Наташа, если бы ты сейчас была здесь? Прошедший год представляется тихой сказкой с печальным концом. То, что было, – сказка. На душе грусть и сомнение: да было ли это все, не сон ли это, чудесный короткий сон. Не верится, что это было на самом деле. А ведь сейчас весна…
Наташа написала на моей тетради в день отъезда:
Весна, весна, какая в сердце радость, Какая синь во взорах разлита!
А мне хочется сказать:
Весна, весна, какая в сердце гадость, Какая грусть во взорах разлита!..
Эх, Наташа! Кончилась ли наша сказка, или это еще только первая часть прошла?..
По вечерам никого не жду, по утрам ни о ком не вспоминаю с бурной радостью. Только тихо тоскую, механически, тупо. Только вечером вспыхнет острое возмущение, обида горькая, и нет тогда мне места. Только стиснешь зубы и молчишь, пока не пройдет…
21 апреля, понедельник
Сегодня получила письмо от Наташи. Письмо длинное, но… нет в нем того, о чем я особенно просила ее написать, а именно о том, как приехать к ней. Пишет только, что это от меня зависит. В общем, письмо ее что-то расстроило меня. Чудится мне, что не скоро мы с ней увидимся… Пишет, что положение ее там неустойчиво и что, возможно, пошлют ее куда-нибудь на хутор там какой-то. В общем – пропадет она в этой глуши ни за что. Надо писать ей. Придется написать что-нибудь пободрее, а то то письмо на нее тоску нагнало. Писать, по совести говоря, не хочется что-то. А с другой стороны, хочется поскорее выложить все в письме. Но выкладывать не придется, не стоит. Сегодня ходила гулять с М., потом она у меня сидела. Болтала она чего-то, а у меня назойливая мысль в голове: если бы вместо М. была Наташа! Это было бы так хорошо! Ведь весна, а я ее и не вижу и, как пройдет, не замечу. Эх…
Прошли золотые денечки, Прошла золотая пора…
Вчера в трест опять заходил Павел Иванович. Сальниковой не было. Сижу за ее столом, вдруг входит и от двери манит. Вышла за дверь. «Знаете что, Гончарова, нет ли у вас квартальной ведомости, сейчас все магазины обегал и нигде не нашел». Я сначала было встала в тупик: что за квартальная ведомость, потом вспомнила. Стала рыться у Сальниковой в столе, еле нашла; дала ему один экземпляр. Напомнил опять насчет практикантов, велел зайти в школу.
Сотрудники наши на него глаза лупят!
По настроению публики все-таки чувствуется праздник. Пьяных на улицах – пропасть. Женщины принаряжены, и вообще на улице как-то празднично. У родителей, конечно, тоже праздник. Вчера вроде гости были. Скучища – невероятная. И вообще – скучно. Так скучно, что хоть на стену лезь. Все-таки, так или иначе, а за этот год привыкла я иметь около себя близкого человека, и теперь вроде неудобственно без такового (как скажет М.).
В тресте надоели все до чертиков. Сальникова, в конце концов, немного «синий чулок», а Агафошин что-то стал напоминать щипаного цыпленка. Кажется, он скоро едет на Дм. завод. И хорошо! Выкину весь вздор из головы. Остальные – не заслуживают внимания.
22 апреля, вторник
Только что пришла с улицы. Ходили с М. гулять. Дошли до Мясницкой, и ей вдруг пить захотелось. «Идем, – говорит, – в Госторг, я там напьюсь». Пошли, у входа нас никто не остановил, забрались на шестой этаж. Глядим, в зале какое-то заседание. Решили туда забраться, благо билетов у входа не спрашивали. Пошли к первым рядам, уселись. Смотрим, выступают какие-то рабочие, а в чем дело, не знаем. Потом уж узнали, что это конференция нар. заседателей судебных. Посидели немного и смотались. Посмотрели стенгазеты, причем я убедилась, что все госторговские газеты никуда не годятся перед нашей, лесохимовской. Из Госторга пошли домой. Идем по Мясницкой, вдруг обгоняет нас какой-то пьяный, обертывается и так это «вежливо» раскланивается. М. в сторону, я ее держу, а она все-таки как дунет и помчалась по улице. Делать нечего, пришлось и мне за ней. Несемся обе, и пьяный за нами. Добежали до бульваров, тут уж он вроде отстал. И пьяный-то, просто старикашка безобидный, а М., как чумовая, всегда деру задает.
Письмо Наташе так и не написала сегодня. Придется завтра с утра засесть, завтра я выходная.
В тресте сегодня попросила переменить выходной день – не меняют, черти рыжие. Говорят, графика у них там составлена, а какое мне дело до их графики? Я хочу жить по своему усмотрению, а не по какой-то там графике.
Сегодня в трест заходила Шурка Куприянова. Вот повезло дивчине! Еще только два месяца работает на производстве и уже получила командировку в МВТУ, на механический факультет. Держала испытания и принята. А в тресте сидела три года и без всякого толку.
Сегодня ровно месяц, как уехала Наташа. Будто и давно это было, и будто вчера только прощались мы с ней.
Сейчас просматривала прошлогодний дневник, записи за апрель месяц. Уже тогда я знала, что если что случится, то это больно отзовется на мне.
Боже мой, до чего тоскливо, до чего тяжело. Хочется кричать от боли, хочется сделать что-нибудь ужасное. Хочется сейчас же, сию минуту лететь на вокзал и поспеть к сталинградскому поезду, чтобы через три дня быть с той, которая для меня все. Вся жизнь моя в ней. Я все-таки надеялась, что хоть частичка моей жизни осталась у меня в руках, оказывается, все у ней. А она, пожалуй, и не представляет себе этого.
Ну что, собственно, стоит взять сейчас и уехать к ней? Неужели есть еще что-то сильнее моего чувства?
В конце концов, я, пожалуй, сойду с ума, не дождусь и июня месяца. Мать меня кормит отчаянно, а я все худею. Если приеду к Наташе, и не узнает.
Завтра пойду шататься по городу. Завью, что называется, горе веревочкой, устану как следует, тогда меньше думать буду. А то я уж очень много думаю и в конце концов в такой тупик захожу, что приходится опять начинать сначала. И так все время.
Хочется, чтобы дневник пел. Чтобы, когда читаешь слова, они создавали бы какой-нибудь мотив. Разве при помощи какого-нибудь особого начертания букв этого нельзя достичь?
Вот в «Аэлите» Толстого описывается такая «поющая книга», где на страницах так особенно начертаны все возможные геометрические фигуры, что когда перелистываешь страницы, то от особого зрительного впечатления создается звук музыки. Хотя это ерунда все, ведь существуют же ноты. В общем – забалтываюсь.
Сегодня получила билет в Ленинград. Значит, еду, хотя не верится что-то. В общем – кончаю. Впереди ночь и тоска беспросветная, жуть…
26 апреля, суббота
Все эти дни не было ни одной свободной минуты, чтобы сесть за дневник. В выходной день, 23-го, с утра начала чего– то злиться. Села было писать письмо Наташе, но ничего не выходило. Начинала раза три и все бросала, все, казалось, не то пишу. Это меня саму даже удивляло и вдобавок еще больше злило. Наконец убедившись, что письма мне все равно не написать, я занялась чтением, так как это успокаивает нервы. Читала «Похождение бравого солдата Швейка». Хорошая вещь, не хуже, чем «На западе без перемен». После обеда решила все-таки сделать вылазку на улицу. Отправилась по магазинам, купила ноты для гитары, и как раз такие, какие давно искала. Потом мне пришла мысль зайти к Милке Поляковой, с которой мы кончали семилетку. Мы с ней не виделись, пожалуй, уже около двух лет. Зашла, она была дома. Все такая же, не изменилась нисколько. В 1 МГУ уже не учится, говорит, что сама бросила, но, по-моему, ее вычистили, поскольку отец ее был лишенцем. Поболтали немного, я ее просила заходить, не знаю, придет ли. Вечером этого же дня надумала я поехать к Зое Хапаловой. Приезжаю, сидит дома, у ней, оказывается, тоже выходной день. Она теперь работает на постоянном месте, получает 85 руб. и, конечно, довольна, так как до этого ее положение было ужасно. Собирается поступать в вуз. Так как у нее один выходной день, то мы решили использовать это и 28-го пойти пошататься по вузам и узнать насчет приема. Посидели у ней немного, потом отправились гулять и из Марьиной Рощи незаметным образом дошли до Москвы-реки. Потом я ее пошла провожать. На Цветном бульваре встретили Ольгу Д. Она шла из бани. Просила заходить к ней. Встреча с Зоей несколько подняла мое настроение. Все-таки она «свой» человек, с ней есть о чем поговорить. А тем более после Маруськиного общества она просто клад. Жаль только, что мы живем с ней так далеко друг от друга.
