Между прочим, З. сообщила, что будто Л. Бауман вышла замуж за какого-то сотрудника РКИ, слышала она это от М. Рогачевой. По-моему, это чепуха, и тем более Рогачевой нельзя верить. В общем, о многом поговорили. После Наташиного отъезда это первый приятный для меня разговор. А то все будто улитка в раковине, не высовывалась никуда со своим языком.
24-го весь вечер писала Наташе письмо. Как я ни старалась, но, наверное, и это письмо нагонит на нее тоску. Ну, что ж делать. 25-го, вчера, была в школе. Относила Павлу Ивановичу заявку на практикантов. Пришла я в начале урока, и поэтому мне пришлось целых 40 минут толкаться в канцелярии. Первого увидела Гринева. Поговорили, удивился, что я довольна родом своей работы. «От вас первой слышу удовлетворенный ответ», – заявил он мне.
После звонка в канцелярию стали собираться преподаватели. Первым пришел Петр Николаевич. Поздоровались, расспросили, чем занимаюсь, что думаю делать дальше. «Учиться вам надо, учиться».
Я сказала, что думаю подавать в этом году, на что надежды, конечно, мало.
– Да ведь вам теперь легче, без испытаний, – заметил П.Н.
Но я возразила, что это хуже, так как больше будет желающих поступить. Он согласился и напоследок сказал:
– Да ведь вы же писательница?
– Ну какая я писательница?..
– Ну а как же?..
После этого он отошел от меня. Что это – насмешка или это сказано серьезно?.. Зачем дразнить меня? Потом, поймав П.И., я рассказала ему все, что надо было. После этого ушла домой и из преподавателей никого не видела. Видела, правда, Арсюшу. Все такой же, тихий, осторожный. Все, в общем, все такие же, никто и ничто не изменилось. В школе по-прежнему хорошо. Эх, поучиться бы еще!.. Думается, если бы сейчас можно было опять учиться в школе, то сидела бы там круглые сутки. Так чудесно там, беззаботно, весело, и преподаватели все-таки, по существу, люди, стоящие гораздо выше по своему духовному мышлению, чем служащая публика. После школы отправилась в гости к Нюше.
Да, между прочим. П.И. сообщил, что он очень хочет устроить куда-нибудь Березину Валю. Она лишенка, и ее не принимают на биржу. Положение у ней скверное. Я предложила ему прислать ее к нам на практику. Если он действительно пришлет ее к нам, то это будет очень хорошо. Все– таки ведь однокурсница, два года проучилась с ней, и притом она весьма хорошая девочка. В общем, было бы очень и очень хорошо, если бы она попала к нам. Жаль мне ее все– таки. Пропадет ни за что при теперешних порядках.
Пришла из гостей вчера, легла спать и ни с того ни с чего давай плакать. Вероятно, просто очередная разрядка была. Давно не плакала, а накопилось много. Только скверно вот сегодня утром голова тяжелая была. Сейчас половина девятого вечера. Вечер мне кажется почему-то зимним, длинным. Это, вероятно, оттого, что на улице похолодало, и, кроме того, я не ходила гулять сегодня. Ветер, жутко выходить. Давеча занялась разучиванием на гитаре «Солнце всходит и заходит».
Ничего, выходит.
Сейчас придется заняться тем же.
Солнце всходит и заходит, А в тюрьме моей темно…
Эх, темно! А солнышко мое далеко. Чуешь, Наташа? Это ты мое солнышко, ты моя жизнь! Без тебя мне холодно, темно…
28 апреля, понедельник
Выходной день. Сижу дома. Планы мои насчет того, чтобы пошататься с Зоей, разрушились, так как у ней переменили день отдыха. Вчера днем, без меня конечно, она заходила к нашим и сказала, чтобы я ее не ждала.
Не везет мне, и только.
На улице что-то холодно стало. Идти некуда, делать нечего, и настроение, конечно, гадкое.
До Ленинграда осталось еще два дня, а мне кажется, что не скоро это будет.
После обеда, пожалуй, надо будет сходить в читальню, дома надоело сидеть.
Недавно видела один сон интересный, о котором в свое время забыла написать. Дело происходит будто в школе, на уроке русского.
Петр Николаевич принес наши сочинения, раздал и только мое оставил у себя, чтобы прочитать его всему классу, так как оно оказалось лучшим. Я не протестовала против этого, но только заявила, что читать мое сочинение надо по особому методу, при особой обстановке. После этого я начала создавать эту «особую» обстановку, для чего велела всем ученикам сесть задом к П.И. Ученики исполнили мое приказание и повернули спины. Затем я вывела Варшавского на середину и поставила его перед классом, вернее, перед спинами учеников. После этого я стала искать себе место. То встану рядом с Варшавским, то впереди его, то сзади, но все мне не нравилось. Вдруг ученики начали протестовать и обижаться на меня, что я так распоряжаюсь ими. Один за другим они стали выходить из класса с очень возмущенным видом. Что было дальше – не помню, только сочинение мое так и не было прочитано. Ведь приснится же такая чушь! Кому расскажешь, и не поверят.
Сейчас уже вечер. Я так никуда и не ходила и ничего не делала, если не считать кое-какого шитья да чтения. На улице адский холод, так что даже погулять нельзя. Делать ничего не могу, потому что очень нервно настроена сегодня. Раздражает малейший пустяк, а раздражение – это страшное зло для меня. Уж лучше чувствовать определенную обиду на что-нибудь или на кого-нибудь, чем это беспричинное, доводящее до бешенства раздражение.
Мне сейчас хочется спать, но не на своем диване, а в двигающемся поезде. Я заранее представляю себе это удовольствие, когда поеду в Ленинград.
Ни на одну секунду из головы не выходит Наташа. Хотя бы на момент забыть про нее, зажить отдельной жизнью – нет, что бы я ни делала, где бы ни была – она постоянно у меня на уме. Я воспоминаю ее на разные лады, думаю о ней беспрерывно, говорю с ней, представляю, как приеду к ней, – в общем, все время живу какой-то особой внутренней жизнью. Несмотря на всевозможные опасения, я все-таки верю, что приеду к Наташе. Иначе быть не может. А что будет дальше – не представляю. Продолжительного отпуска мне, вероятно, не удается взять, так как из треста не отпустят. Говорят даже, что теперь вообще за свой счет не будут давать отпусков. Это что же выходит – две недели в году и свободы только? Ну уж это – дудки. Во что бы то ни стало, а надо будет добиться хотя бы месячного отпуска.
Ну, предположим, отпустят на месяц, уеду к Наташе, пройдет этот месяц, и что потом?.. Что следует потом, что?.. Снова идти в трест, садиться за тоскливую работу? Да я не хочу этого, не хочу! Ведь это равносильно смерти! Но где же выход, что нужно сделать, чтобы избежать этого? Мне представляется только один выход – остаться там, с Наташей, работать где-нибудь, но только быть обязательно вместе с ней. Вот моя мечта. Если она не осуществится, то горе мне. Я не выдержу больше этой каторги. Правда, если я буду учиться, то будет легче, но на это тоже мало надежды. В общем, в будущем стоит грозный вопросительный знак.
Месяца два назад я тоже не знала, что будет в будущем. Тогда я даже не знала, что буду делать летом, когда буду брать отпуск, куда поеду. Теперь относительно отпуска вопрос улажен. Определенно знаю, когда и куда поеду. Еще зимой я говорила Наташе о своих предчувствиях, о том, что что-то должно случиться, что внесет хоть какую-нибудь определенность в наше будущее. Мне казалось, что весной это «что-то» обязательно случится. Так и есть, это «что-то» случилось и дало некоторый толчок мыслям и жизни. Если раньше я совершенно не имела планов на недалекое будущее, то теперь все-таки имею. Дело только в том, будут ли они осуществимы или нет. От этого зависит дальнейшая жизнь. Если все останется так, как есть, и не будет надежд на будущее, то мне придется или с собой покончить, или решиться на какое-нибудь безумство, которое бы перевернуло бы всю мою жизнь вверх дном. Самоубийство, в конце концов, не выход. Уж если решаться на что-нибудь, так сделать что-нибудь совсем безумное, чтобы хоть шуму сделать побольше. По крайней мере, в данный момент я чувствую, что самоубийство будет пригодно тогда, когда будут испробованы все средства. К счастью, таких средств у меня весьма много, но для этого у меня не хватает воли, самого главного. Не хватает еще быстроты. Я слишком люблю занимать выжидательные позиции, не решаясь на какое-либо действие. Это, вероятно, следствие однообразной неподвижной жизни. Нужно все-таки иметь побольше чувства, темпа, нужно поменьше думать и побольше чувствовать. Тогда бы мне ничего не стоило уехать вместе с Наташей, не раздумывая о том, что я буду там делать, что я причиню этим своей матери. Переделать себя теперь, конечно, очень трудно, даже невозможно. Я думаю только, что со временем я все-таки не выдержу, начну действовать, и думаю, что это будет очень скоро. За последнее время я вообще очень быстрым темпом иду в своем развитии, внутреннем конечно. Не знаю, заметно ли это для окружающих, думаю, что нет. То, что год назад во мне только неясно бродило, теперь приняло определенные формы и нашло свое место в моем сознании. В этом я очень многим обязана Наташе. Она наталкивала меня на многие мысли, дала мне почувствовать и узнать то, о чем раньше я не имела представления. С ее помощью, правда совершенно бессознательной, я впервые постаралась найти в себе какие-то основы, стала медленно, но верно вырабатывать в себе какую-то оценку жизни, какое-то осмысленное отношение к фактам. Ведь до Наташи я была весьма «беспринципным» человеком. Большей частью я принимала все так, как оно есть. Правда, я часто возмущалась, одобряла, оставалась равнодушной, но все это как-то так, без всякого критического разбора факта. Вот, например, такая мелочь: раньше я много читала, но как читала? Обычно, бывало, я прочитаю книгу и тут же забываю о ней. Даже не старалась хоть кое-как оценить ее, дать какое-то свое заключение о ней, разобраться в героях, понять их. Этого я никогда не делала. Когда же я сошлась с Наташей, то я узнала, как она читала книги. Она не просто читала книгу, она ее разбирала, наводила на нее критику, вследствие чего ей ничего не стоило написать классное сочинение, не прибегая ни к каким посторонним критикам. Я же, не делая самостоятельного разбора произведения, почти всегда вынуждена была прибегать к критической литературе. После знакомства с Наташей я тоже стала стараться разбираться в прочитанном. Это оказалось весьма интересным, особенно когда мы, прочитав какую-нибудь книгу, делились своими впечатлениями, оценивали героя, делали выводы и пр. Мне это настолько понравилось, что теперь, читая какую-нибудь книгу, я страшно жалею, что мне не с кем поделиться впечатлениями. Писать же в дневнике о книгах слишком скучно и терпения не хватает. Ровно год тому назад, 28 апреля 1929 года, мы ходили с Наташей в Сокольники. А вечером этого же дня, сидя у ней, я впервые почувствовала то прекрасное и чудесное, что зовется любовью и что до того момента было мне незнакомо. Это ощущение радости и восторга того вечера я еще помню до сих пор. Ведь целый год прошел, даже не верится, как быстро время идет. Тогда я не представляла, каким образом может кончиться счастье, и в то же время было предчувствие, что долго так продолжаться не может. И вот – кончилось… Может, и на время только, а может, и навсегда.
