Потом, к концу дня, прохожу мимо него, думаю, как он, сердит или нет, смотрю, повернулся в мою сторону и улыбнулся, да так, что у меня сразу тяжесть спала. Легче работалось остаток дня.
Сейчас спросила у проводника, во сколько будем в Филонове, – говорит, часов в 10 вечера. Неприятная штука. Что я там буду делать на ночь глядя?
За окнами вагона стелется гладкая, безлесная равнина.
Делать совершенно нечего, и писать что-то надоело…»
Вот и все мои вагонные записи, вернее дорожные.
13-го к концу дня торопливо кончала свои дела в тресте. Время летело возмутительно быстро. Незаметно подошло 41/2. Кончились занятия. Начала прощаться. Хорошо попрощалась с Сальниковой и с Дмитриевым. Сальникова очень волновалась.
Дома все сборы были закончены. Попили чаю, и началось нудное ожидание 9 часов. Ох, эти домашние проводы!.. Чтобы им ни дна ни покрышки. Мне стоило большого труда терпеливо дождаться того момента, когда поезд стал удаляться от вокзала и когда из моих глаз скрылись кислые физиономии отца и матери, с завязанными щеками. Они оба нажили себе по флюсу, отец на правой щеке, мать на левой. Красота, да и только.
Спать в вагоне первую ночь было хорошо, не душно, только жестко.
В Филоново приехали в 10 вечера. Сошла на станцию и встала в тупик: куда же мне идти? Но все-таки шла по направлению к главному входу, вошла внутрь станции, народ, сутолока. Кто-то предложил мне лошадь, а когда узнал, что мне надо в Преображенское, то предложил переночевать у него, а наутро обещал свезти в станицу. Пришлось согласиться, больше ничего придумать было нельзя. Спросила про автобус, но он, конечно, 15-го не шел в Преображенское. Привез меня этот гражданин в свою хату, очень просторную, но неуютную. Кроме хозяйки, сидели еще трое мужчин, тоже пришедших на ночлег. Легла на сундуке и уснула почти тут же с мыслью, что это начало моего самостоятельного путешествия. Спала неспокойно, часто просыпалась и глядела на окна – скоро ли рассвет. Как только узрела в окно первые солнечные лучи, решила вставать. Написала своим письмо, умылась.
Вскоре и хозяин был готов и можно было ехать. Под конец пришлось услышать классическую ругань хозяйки и ее дочери, ругались здорово, даже подрались.
Наконец поехали. Ехали бесконечно долго и все степью. Дорога неважная, и трясло отчаянно.
Мне казалось, что мы никогда никуда не приедем. Но все– таки приехали. Станицу было видно еще издали. В станице пришлось долго поболтаться без толку, прежде чем отыскали дом Красиковых. Наташи не было, она была на службе. Дома была одна глухая бабка. Я расположилась в горнице, повытрясла пыль, помылась, вылезла на улицу, а потом решила уснуть до ее прихода. Когда она пришла, я спала. Она, кажется, не решалась меня разбудить, и только когда я открыла глаза, кинулась ко мне. Первые мгновения молчали. Без слов все было понятно.
После обеда пошли гулять за станицу. Жарко было до ужаса. Говорили о многом и все-таки всего не успели сказать. Мне не верилось, что я не видела Наташи около трех месяцев. Не верилось, что я действительно приехала к ней.
Вчера у ней был выходной день. С утра отправились гулять в степь. Жарились на солнце отчаянно. Потом все-таки не вытерпели и отправились домой. Дома легли в горнице на полу. Я валялась просто так, она читала мой дневник. Потом я уснула. Разбудили меня к обеду. Было, вероятно, уже часа 3. Часов здесь нет, это так скверно. На службу Наташа уходит всегда наугад.
После обеда вчера пошли было опять гулять, да тучи под– налезли, и чувствовалось, что будет гроза. Поспешили домой. Дома до чая побарабанила на гитаре, хозяину нравится моя игра.
Сегодня Наташа, не знаю во сколько, ушла на службу, а я занялась тем, что написала два письма – домой и Сальниковой. Потом снесла их на почту. А теперь сижу и понятия не имею, сколько времени. На улице холод адский, и никуда нельзя вылезти.
Хозяева хаты молодые и веселые. Нам с Наташей предоставлена целая горница, со всей обстановкой. Имеется хороший стол и кровать. Обедать и завтракать хозяйка дает сюда. Спим с Наташей вместе. Вообще, мне здесь нравится. Тихо, спокойно, и главное – отдельное жилище. Это самое лучшее. Вот сейчас, например, сижу одна, и никто меня не тревожит. Хата чистая, уютно. Лучшего мне и не надо. Станица большая, население казачье. Есть и река, а вообще – степь без конца. На реке замечательно квакают лягушки. В степи бесчисленные голоса птиц, а в станице – собачий лай, пыль, лужи и земля как камень, сады, белые хаты, храм на базарной площади, тоскующие вывески бесчисленных госучреждений, базарная площадь с пустыми палатками, на углу аптека, на другом больница. Нардом, амбулатория, почта, отчаянные девки, дикие парни и вообще. Да, еще бесчисленные свиньи на улице, грязные и довольные.
Мух пропасть, кусаются возмутительно. Вчера читала Наташин дневник. Пишет она здесь мало. Говорит, писать не о чем. Жизнь здесь застойная, развлекаются любовными историями. Отработают 7 часов и от скуки начинают беситься. Да, по-моему, и во время работы больше бесятся, чем работают. Наташа бузит.
До сих пор из служащей публики видели одну дивчину, работающую в сельсовете. Комсомолка, но, по-моему, не дивчина эта, а грусть ходячая. Потом еще были у одной пары, Маруся Иванова, симпатичная довольно-таки, и ее муж – Рессин, заботливый. Наташин папаша, как она его сама называет. Мне он что-то не понравился, а Наташе – в общем, ладно об этом.
Надо кончать писать. Скоро, наверное, придет Наташа. Чего буду делать сейчас, не знаю.
19 июня, четверг
Пятый день сижу в Преображенском. Время идет как-то незаметно. До трех часов тянется, потом пролетает незаметно. Погода холодная. Сижу дома. Не особенно весело. Вчера ходила с хозяевами полоть картошку. Холодно было, когда пошли, думала, замерзну, но когда начала полоть, то пришлось раздеться. В результате полки – грязные неотмываемые руки и мозоль на пальце. Здесь полют мотыгами, а я руками полола.
Вчера Наташа вечером работала. Я пождала, пождала, да спать завалилась. Слышала, как начался дождь – сильный ужасно. Наташа пришла в двенадцатом. Пришлось ей разуваться, от дождя – лужи на улице. Я спала, она все-таки разбудила меня. Милая, как я люблю ее!..
Вечерами тихо в станице и темно. Кое-где гавкает собака, проскрипит тоскливо гармонь, озорно и радостно поют девки, и все тихо… Только у народного дома народ и свет. Там кино, там ищут развлечения и скучающая служащая публика, и казачья молодежь. За станицей степь ровная, однообразная, застывшая в молчании на много веков…
Относительно будущего в голове какая-то пустота. Что буду делать через три недели – не имею представления. Я не хочу возвращаться в Москву, мне там нечего делать. Но и здесь что можно сделать – не знаю. Ничего не знаю. Но в Москву – не хочу.
Наташа собирается застрять здесь надолго. А что я буду делать без нее? Что я вообще буду делать?
Сегодня у нас здесь ярмарка. На базарной площади народ. У нашего хозяина казаки. Выпивали. Мимо окон какие-то два казака обнявшись идут и поют от хорошего настроения. То и дело туда и обратно проезжают телеги. Я было вылезла на площадь, да делать мне там нечего. Сходила на почту, поглядела время – 11 часов по-московски, по-здешнему – 12 часов. На улице становится все оживленнее, публика, по-видимому, навеселе.
