О, эта моя проклятая мечта о том, что я когда-нибудь сделаюсь писателем! Я думала, что авось когда-нибудь я начну писать, и поэтому не строила себе никаких планов на будущее. Я верила, что я буду писательницей, и тогда, о, тогда, думала я, я буду жить так, как мне нравится.
Но мечта оказалась необоснованной. О ней придется забыть. А впереди из-за этого открывается бездна. Я не знаю, как бы я хотела жить в будущем. У меня нет мыслей, нет планов, я ничего не знаю. Пустота и тоска. Все надоело.
Как перед этим было весело в Москве! Как много было надежды на то, что в отпуске все устроится к лучшему. А теперь никаких надежд.
Какая благодать, что здесь есть библиотека, я имею возможность читать здесь сколько хочется. Без чтения здесь нечего делать. Прочитали с Наташей «Приключения бравого солдата Швейка» до самого конца. Интересная вещь, но конец у нее никуда не годится, портит все произведение. Вообще надо сказать, что первая книга самая интересная и самая остроумная. Дальше идет постепенное снижение в качестве книг (всего их 6 книг), и последняя, шестая книга своим мирным концом портит все впечатление. Потом еще прочитали «Республику Шкид» Пантелеева и Белых. В ней рассказывается об одном интернате, где воспитывались беспризорные. Интересная, живая книга, читается легко и с большим удовольствием. Потом я прочитала еще «Бродячая Америка» Эрикссона. Если действительно в Америке существуют такие жуткие законы для бедного люда, то от души желаю провалиться Америке в тартарары. Вчера прочитали с Наташей «Берко Кантонист» Григорьева. История из времен Николая I. Тоже жуткая вещь. Сейчас принялись читать Мамина-Сибиряка, но чувствую, что дело не клеится, уж очень я отвыкла от старой литературы.
Горло болит страшно. Портит все настроение. Как-то там Наташа сейчас на работе сидит? Ей еще труднее, к тому же жар у ней. Худеет она что-то. Как я приехала, она выглядела очень хорошо, пополнела так. А теперь прямо на глазах худеет и худеет. И что с ней такое?
Из Москвы мне что-то никто не пишет. Я уже успела написать отсюда 9 писем, а сама получила только одно, от родителей. Они поехали к деду в Смол. губ.
Ребята в лагере, в общем, вся семья разъехалась по разным концам.
Последнее время по вечерам меня стало тянуть на улицу. Сначала я не чувствовала этой тяги и равнодушно слушала гармошку и песни станичной молодежи. Но теперь каждый звук вечернего гулянья на улице больно отзывается во мне. Я хочу на улицу, я опять хочу гулять и бузить. Наташа говорит, что сойтись со здешней молодежью невозможно. Да, сидя дома, конечно, ничего не возможно.
Все чаще вспоминается лето в Смол. губ., гулянья, бузотерство. Вчера, перед тем как лечь спать, высунулась в форточку и почувствовала свежий ночной воздух, такой особенный, что он мне сразу напомнил ночи в Лежневе – такие же вот свежие, тихие, темные. Вспоминался плетень в нашем проулке и утоптанная трава около него…
Сейчас надо все-таки кончить писать и пойти пожариться на солнце в саду. Только мокро там, наверное. Наташа, вероятно, работает, домой не идет что-то.
6 июля, воскресенье
Вчера были с Наташей в кино. Видели «Девушка с палубы». Хорошая картина, бодрая, живая. Нам она очень понравилась. Кончилось кино рано. Еще заря не погасла, и запад был розовым. Вечер был чудный. Тихо, тепло. Домой идти не хотелось. Решили немного пройтись. Скоро из-за облаков вышел месяц. Чудесно так. Шли молча. У меня было слишком подавленное настроение, чтобы говорить, а почему Наташа молчала – не знаю. Скоро пришли домой. Молча поели и легли спать. Я долго не могла уснуть. Какое-то безотчетное чувство горькой обиды не давало мне покоя. В незакрытые окна глядела светлая, лунная, летняя ночь. С улицы неслись звуки гармоники, песни и смех. Эти звуки терзали меня, тянули на улицу. Вдобавок еще нудно и тяжело болела голова. Хотелось плакать, но слез не было.
Утром сегодня проснулась с восходом солнца. Долго лежала, но не вытерпела и встала. Села читать. В голове гудело, и вдобавок неожиданно заболела грудь, да так сильно, что мне страшно стало. Таких сильных приступов боли у меня еще не было, да и вообще у меня уже давно не болела грудь, и тут вдруг опять, да как… Значит, дело мое дрянь…
Ах, ну до чего же обидно!.. И зачем только последнее время я все мучаюсь и мучаюсь? За что? Почему я должна постоянно находиться в каком-то приподнятом настроении, готовом каждую минуту разрядиться? Вот хоть сейчас сижу и терзаюсь какими-то мыслями, какими-то неизвестно кем нанесенными обидами. Тяжело да ужаса. Хочется плакать, хочется разрядить тоску, но нет слез, и от этого только больше злишься и не знаешь, куда девать себя. И что я только за человек такой уродилась? Сама собой недовольна, и другие не особенно много обращают на меня внимания. Ведь, кроме Наташи, меня никто больше не любит. Отец и мать не в счет, потому что у них любовь родительская. Они любят меня как дочь, а не как человека. Как человека они меня не знают. А любовь Наташи ко мне по-прежнему остается для меня загадкой. За что любит меня Наташа? Ведь если бы я представляла что-нибудь особенное, то меня любила бы не только Н., но и другие. А то другие-то меня не любят и глядеть на меня не хотят, потому что я мало того что я урод в физическом отношении, но вдобавок еще и двух слов не могу связать при людях, будто дура записная. И чего только Наташа нашла во мне хорошего? Вот с Наташей другое дело: ее любят многие. В ней есть что-то, что притягивает к ней людей.
Эх, тоска зеленая!..
Покачалась сейчас на яблоне, а равновесия в душе не накачала. Да, сегодня три недели, как я в Преображенке. Отпуск проходит, и пропасть ближе. Угробиться, что ль?
Это никуда не годится! Наташа.
9 июля, среда
По-прежнему схожу с ума. Начинаю чувствовать страшную скуку. Действительно, скучновато. На моем месте наверняка никто не чувствовал бы себя весело. До четырех часов одна, делаешь и то и это, время, правда, проходит быстро, но однообразие начинает мне надоедать. Потом приходит Наташа, и опять ничего особенного. Вечером опять вдвоем. 6-го вечером она работала в Райполеводе, а я не знала, куда себя девать от скуки. Обещали за мной вечером зайти казачки, чтоб идти на улицу, да надули и не зашли. А вечер был чудесный. Луна старалась вовсю. Станица при лунном свете выглядит красивой. Кончив вечером работу, Наташа смоталась куда-то с Рессиным, а мне пришлось оставить их. Я чувствовала, что была лишней. После, когда Наташа пришла, я предложила ей погулять по станице, но она хотела спать, и мы только раз лишь прошли по базарной площади. Мне спать не хотелось, и я решила посидеть немного на скамеечке. Тихо так было, хорошо.
Ночью неожиданно разревелась. Это, так сказать, разрядка получилась. Только, по-видимому, не совсем разрядилась я, потому что и посейчас у меня очень скверное настроение. Отчаянная скука.
Вчера решили поболтаться вечером. Пошли в степь. На небе, как спелое яблоко, висела круглая луна. Степь таинственно темнела, и еле заметно видна была дорога. Ни одного деревца, ни одного кустика. Ровный горизонт, края будто отрезаны. Только станица темнела крышами хат и садами. Когда ушли в степь настолько, что станица стала еще заметна, то показалось, что мы находимся в центре какой-то громадной окружности с плоской поверхностью. Чем дальше шли, тем будто светлее становилось. Дело было просто в том, что луна поднималась выше. Тихо было, и поэтому каждый неожиданный звук, как, например, скрип телеги, ехавшей по другой дороге, заставлял настороженно прислушиваться. Луна светила прямо перед нами. Но когда пошли назад, луна стала глядеть нам в спину, и от этого стало немного жутко. Казалось, что кто-то невидимый шагает за нами. Ощущение не из приятных. В станице еще кое-где горели огни. В нардоме еще, по-видимому, шло кино, и там почему-то наяривала гармонь. Публики на площади уже не было. Пошли на Бузулук, но особенного ничего не увидели. Я не прочь была пошататься еще, но Наташу явно клонило ко сну. Опять душная ночь, не дающая никакого отдыха.
