Наташе после приезда в Москву часто писала, потом как– то реже стала. С ее стороны были долгие молчания. Вот и сейчас последнее письмо получила от нее 31 октября, вчера получила посылку, валенки мне, которые я ей давно еще заказала. В посылке коротенькая записка о том, чтобы я передала присланный табак ее дяде и что она уезжает в Ново– Аннинскую станицу (около станции Филоново, 40 верст от
Преображенского). И больше ни слова. Неужели же ей так некогда? Я ей за этот промежуток времени послала три письма и все без ответа. Больше писать не буду.
Сейчас ее молчание для меня не страшно. Если в апреле ее молчание сводило меня с ума, то сейчас оно меня мало трогает. Если в начале сентября у меня была безумная надежда на ее приезд, то сейчас таковой нет. Просто оправдываются ее слова, которые она написала мне в этой тетради: «время все сгладит, все перемелется, все мука будет». Да, Наташа, время – хорошее лечебное вещество. Вылечит какую угодно болезнь, затянет какую угодно рану. Разлука с тобой нанесла мне глубокую рану, от которой я и не надеялась вылечиться. Но время вылечило, затянуло глубокую рану. Правда, каждое твое письмо, каждое воспоминание о тебе по-прежнему волнуют меня и, наверное, в будущем будут волновать. Но это уже не так страшно. У меня уже нет надежды, что я скоро увижу тебя. «Мировой пожар» угас. Вспыхнет еще или нет, не знаю. Пламени нет, только еле– еле тлеют угольки. Вдруг угаснут?..
2 декабря, вторник
29-го была на бирже, зарегистрировалась. А вчера прислали повестку явиться за работой. Послали в Наркомзем, на Мясницкой. Какая там работа и какие условия – не знаю. Была там, но не застала, кого надо. Завтра пойду с утра. Не нравится что-то мне там, хотя раньше я очень хотела попасть в большее учреждение. Вот и попала в большое, многоэтажное…
Через час идти на курсы. Надо бы урок поучить, и не хочется. Напала охота писать.
Вчера вечером была в тресте. Дмитриев уходит из треста, просит перевод на какой-то завод, но главбух тянет волынку. Поэтому настроение у него было, конечно, невеселое. Протолкались в тресте до половины шестого. Стенгазету выпустили, статью мою читали и хвалят. Элькин через М.П. велел передать мне привет и восторженные отзывы моему таланту. Ох, опять это, опять растравили мои уснувшие было надежды… Ну что мне сделать с собой?..
Как говорит М.П., И. слабо реагирует на статью. Нет, мне надо писать, писать и писать. Авось что-нибудь да выйдет! А иначе я жить не могу, я погибну от статистики. Как-то я предложила М.П. пойти вместе в театр. Вчера она говорит – «уже если идти в театр, то втроем», то есть с Дмитриевым. Я ничего не имела против. Д. обещал раздобыть билеты. Теперь жду не дождусь этого счастливого вечера, когда мы втроем пойдем в театр. Вчера я опять проводила Д. до Никитских Ворот. Он, кажется, собирается кататься на коньках. Вот хорошо было бы! Хотя бы разочек покататься с ним.
Завтра М.П. выходная, значит, можно ей будет позвонить только 4-го.
Однако урока я сегодня не знаю. Ну да авось не спросит. Вот только бы диктанта не было, а то навру зверски. Не это в голове у меня. Мысли мои заняты Наркомземом и… Дмитриевым. Как-то он устроился? Худеет он все что-то. Милый, милый… если бы я могла сделать твою жизнь лучшей…
6 декабря, суббота
Уже 4 дня отработала в Наркомземе. Условия приличные. Работа по труду и зарплате, как раз то, чем я занималась в тресте. Вообще используюсь по специальности.
4-го утром звонила в трест, но М.П. еще не было. Просила передать ей мой телефон. Вечером этого же дня она мне позвонила. Д. устроился, 5-го сдавал дела. Насчет театра М.П. ничего определенного не сказала. Я ее просила звонить. В общем, ничего особенного. Но после этого разговора мне как-то стало не по себе. Состояние мое было похоже на то, которое было у меня прошлой зимой, на Рождество, когда мы насовсем расстались с Колей А. Нечто похожее было у меня и в этот вечер. Безудержная боль в сердце, отчаяние, крушение надежд. Как-то сразу дошло до сознания, что мое увлечение Дмитриевым глупо и смешно и что я, конечно, никогда не получу взаимности. В этот вечер мне казалось, будто повторилась та рождественская ночь, только будто я рассталась не с К., а с Д., рассталась неожиданно, с болью в сердце. Мне нужно было готовить урок, а я, сидя за столом, металась и кричала (про себя, конечно), не зная, чем прекратить свою тоску. Я решила больше не ходить в трест, не звонить, исчезнуть, не вспоминать ничего. Наверное, Д. не будет печалиться, если не увидит меня долгое время или даже совсем.
Глупая девчонка!.. Да тебе ли думать о любви, когда нет в тебе ничего, что бросалось бы в глаза? Серое, незаметное существо с горячей взбалмошной головой… Люди не любят заглядывать в человека, они смотрят только на человека. Внешность подходит, и ладно. К Д. это, пожалуй, не относится, он все-таки лучше других.
Ужасно отвратительно чувствую себя дома. Что ни день, то все хуже. Совершенно серьезно думала последнее время об отъезде из Москвы, но жаль бросать курсы. Но дома невозможно, ничего не могу делать, но бежать некуда, и приходится сидеть. До чего противна эта жизнь!.. Если бы хоть крохотный угол иметь свой, где я могла бы быть хозяйкой.
Ведь сколько времени из-за этого зря уходит – сидишь и злишься, раздражаешься, и ничего в голову не лезет. Только и забываешься, когда читаешь какой-нибудь роман. Хотела брать читать романы и не могу. Сейчас только дочитала роман И. Эренбурга «Любовь Жанны Ней». Очень интересный, увлекательный роман. Главная мысль его, что любовь сильнее всего, любовь это вторая жизнь. Пожалуй, я согласна с этим.
Не могу писать больше. Напротив, за этим же столом сидит брат, чертит что-то и ужасно сопит. Противно, убежать бы куда…
31 декабря, среда
Так сказать, канун Нового года. Недавно пришла с катка. Погода сегодня очень хорошая, и кататься было очень хорошо. Сейчас уже двенадцатый час ночи. Вроде бы спать надо ложиться, но хочется кончить эту тетрадь, чтобы с Нового года начать новую.
Работаю в Наркомземе. Работать, конечно, уже надоело. Публика там так себе, как и везде, есть хорошие, есть плохие – всякие. Я вожусь только с нашим секретарем – Гусевой. Славная толстушка, маленькая, беленькая, кругленькая. Строит всегда такие уморительные рожи, что можно со смеху умереть. Гримасничает она совсем по-детски, но очень замечательно. Ей 26 лет, и она замужем. Если бы не она, я бы с тоски умерла там. Потом еще один замечательный тип, некий Остер-Волков, молодой, комсомолец кажется. Очень интересный, прямо завлека-парень и весьма не глупый. Мне он очень нравится. Недурной человек как будто и руководитель нашего бюро (Э.Т.) Джиан. Особенно неприятные типы – доктор Степанов, надоедливый и глупый, и Швейцер, толстый, красный, как хорошо откормленный боров. Смотреть противно.
В области английского языка делаю большие успехи. Недавно написала одно сочинение, которое оказалось настолько хорошим, что Геракова (преподавательница) читала его вслух в нашем классе и в других классах. Кроме того, благодаря этому сочинению она узнала, где я живу. Дело в том, что она живет в том же доме, где и Маруся, то есть через дом от нее. Я-то, конечно, знала об этом. В тот день, когда она проверяла наши сочинения и когда ей попалось мое, она, прочитав его, пришла в такой восторг, что схватила это сочинение и помчалась с ним на кухню, чтобы рассказать жильцам о таком удивительном «происшествии». На кухне в это время была мать Маруськи и, конечно, слышала, как Геракова изливала свои восторги. Услышав случайно мое фамилие, мать Маруськи заявила, что она, мол, знает эту ученицу. Геракова, конечно, была очень удивлена этим, но в результате всего этого узнала, где я живу, и узнала, что я подруга Маруси. Между прочим, это сочинение я писала ночью, около двух часов, мне хотелось спать, и я еле-еле его написала. И вдруг такая слава! Везет, можно сказать.
