И подумать только, что в такую зверскую погоду меня дернуло собраться на каток!
Наконец добираюсь до Земляного. Влезаю в дверь, по темной лестнице наверх, звоню: «Шура дома?» Какой-то голос из глубины передней: «Нет, она ушла куда-то». Фу-ты, черт! Я с этой Шурой собиралась на каток пойти, а ее нет. Постояла на лестнице, перебирая все места, куда можно отправиться. Кстати, погрелась немного.
Потом снова мчусь по холодной улице. На этот раз по Покровке до Машкова переулка. Там живет моя бывшая сослуживица по «Лесохиму» Нина Владимировна Сальникова. Захожу к ней. Сидит она дома и страдает. Болела она гриппом, и теперь в виде осложнения у ней какая-то темная история с носом. На каток, она, конечно, в таком состоянии идти не могла. Так мои планы с катком и рухнули. Просидела у ней весь вечер, проболтали, как водится. Между прочим, она сообщила, что к ним за завод требуется статистик в ОЭТ, и предложила мне перебраться туда. Это дело мне улыбалось. В Наркомземе мне надоело работать, и я рада была куда-нибудь удрать. Одно только меня смущало, что завод находится где-то у черта на куличках, на Б. Семеновской улице, и надо туда попадать посредством трамвая. Но это все пустяки. Главное в том, чтобы получить перевод из Наркомзема.
Ушла от С. с роем надежд на чудесное будущее. Работать на заводе, увидеть собственными глазами «рабочую массу», узнать, что значит производство!
Дома о задуманном не сказала. Может, еще ничего и не выйдет, так лучше уж молчать до поры до времени.
II
Дня через два рано утром отравилась на завод для переговоров.
Проезжая на трамвае по Б. Семеновской, читала все вывески и наконец на глаза попалось: «Московский инструментальный завод». В проходной будке взяла пропуск и через небольшой двор попала в заводскую контору. Там прежде всего отыскала Сальникову. В конторе показалось темно, холодно, грязно. С. проводила меня в ТНБ, где я должна была подождать заведующего, чтобы поговорить с ним. Пока сидела и ждала – наблюдала работников ТНБ. Это мое любимое занятие, и, если мне некуда спешить, я могу часами сидеть и наблюдать людей. Один парень заставил меня обратить на него внимание. Брюнет, ничего особенного, но его быстрые взгляды, которые он поминутно бросал на меня, заставляли меня внутренне передергиваться. «Собственно говоря, что за нахальство, – думалось мне, – можно бы, кажется, и поменьше смотреть на меня, тем более что красотой я как будто не отличаюсь и одета весьма и весьма просто».
Ждать пришлось довольно долго. От скуки исписала листок бумаги английскими фразами, изучила до мельчайших подробностей комнату и ее обитателей и только было собралась поскучать, как явился зав. Переговоры были короткие. Условились, что как только я покончу с Наркомземом, так немедленно приеду на завод и приступлю к работе.
III
В Наркомземе посоветовалась со своей приятельницей, секретарем отдела Гусевой. Она, так же как и я, не питала особенно нежных чувств к нашему нечастному «бюро экономики труда» (так значилось на дверях нашего отдела). Мое желание уйти на завод она одобрила. Теперь весь вопрос был в том, отпустят меня или нет. Мне необходимо было получить перевод, иначе на заводе могли не принять.
«Нет, перевода тебе не дадут, – заявила Гусева, – ты проси лучше увольнения, скажи, что бросаешь службу по каким-нибудь обстоятельствам, выдумай там чего-нибудь».
Но мне нужен был перевод. Решила действовать прямо. Отправилась в кабинет к нашему заву, уселась против него на стуле и, набравшись храбрости, сказала: «Знаете, тов. Джиан, что-то мне у вас не работается, не могу работать с душой, хочу уйти!»
Улыбнулся тов. Джиан.
«В чем дело, Гончарова, почему вам не работается у нас, может быть, к вам плохо относятся?»
Поспешила уверить, что на отношение сотрудников не жалуюсь. Спросил, куда хочу переходить, и когда узнал, что на завод, то сразу дал согласие на уход с переводом.
Дело было устроено. Оставалось оформиться, и, ура, я буду работать на заводе! Завод, которого я еще не знала, притягивал все мои мысли. Не могла дождаться того дня, когда наконец можно будет сказать последнее прости Наркомзему. Наконец 13 марта с Наркомземом было покончено. 14-го на заводе был выходной день, 15-го с утра отправилась оформляться. 16-го начала работать. Итак, я на заводе. Новое место, новые люди, новые впечатления и новое настроение, бодрое и легкое!
* * *
I
Шесть часов утра. На улице темно и безлюдно. Вид города ранним утром для меня необычен. Подумать только, что я должна была вставать в шестом часу утра, чтобы в семь быть на заводе. Съежившись от холода, скользя по обмерзшим тротуарам, летела на Театральную к трамваю № 3. Ох, разнесчастный этот трамвай! Ходил редко, в разное время. То приезжала на завод рано, то опаздывала. Первые дни неизменно опаздывала. Но этого, кажется, никто не замечал, кроме табельщицы в проходной будке, которая ежедневно заносила мой табель в список опаздывающих.
Посадили меня в ТНБ, рядом с тем парнем, на которого я обратила внимание еще в первое свое посещение завода. Фамилия его – Титов. Показался интересным. Знакомство завязалось быстро. Ловили моменты, когда в комнате не было зава, и подолгу болтали на разные темы. Он оказался интересным собеседником, и я с удовольствием слушала его и рассказывала сама, что знала. Потом был еще один интересный тип, Логинов, экономист ОЭТа, странный какой-то, не то слишком умный, не то непроходимый дурак. Одно только бросалось в глаза и неприятно действовало мне на нервы – это его некультурность и грубость, вернее, не грубость, а невоспитанность. Кроме того, он был крайне любопытен, ленив и любил спорить по всякому пустяку. Сидели мы с ним за одним столом, и нельзя сказать, чтобы созерцание этого типа было очень приятным. Когда он сидя начинал потягиваться или глубокомысленно ковырять в носу, мне было и смешно, и противно.
Я старалась понять этого Логинова и не могла. Мечтательный, с голубыми глазами, с тихим голосом. Обычная его поза – отвалившись на спинку стула, сосредоточенно ковыряет в носу, а взгляд голубых глаз блуждает в бесконечном заоконном пространстве. Я хотела узнать, что он делает, но кроме грязных листков бумаги ничего у него не видела. Поскольку он любил спорить, а я не люблю уступать, у нас с ним иногда случались словесные стычки.
Был еще в отделе счетовод, немец, по фамилии Шмерлинг. Жалкий человечек, бесцветный какой-то, маленький, с поврежденной рукой. Тоже какой-то мечтательный, но неряшливый и противный. Он был очень вежлив и внимателен ко мне и оказывал мне мелкие услуги, вроде того, что раздобывал для меня канцпринадлежности.
В ОЭТе, кроме Логинова, работала еще одна особа, экономист, по фамилии Бирбрайер. Первое впечатление от ее внешности: пожилая, седые волосы, небольшой рост, папироса в зубах, прищуренные холодные глаза и, в общем, «ничего особенного» – так подумала я после первого ознакомления. Я на нее не обратила внимания, и она меня интересовала очень мало. Первые дни старалась вникнуть в работу и вообще ознакомиться с заводом. Время летело быстро. Кончали рано, в 2.30, весь день был впереди. Это мне нравилось. Вообще мне на заводе нравилось. Только не понравилась заводская столовая – в подвале, грязная, и обеды отвратительные. А в буфете неизменная повидла. Но это были пустяки. Я так привязалась к заводу с первого же дня, что чувствовала себя на время удовлетворенной.
