II
На третий день после поступления на завод случилось следующее: после окончания работы, как полагается, отправилась к трамваю. Села. Вместе со мной села Бирбрайер. Болтали о чем-то. Я заметила, что она разговаривает с какими-то мужчинами. Не обратила на это никакого внимания. Но когда вышли на площадку, один из них обратился к Б. с вопросом:
– Это что, новая сотрудница?
После утвердительного ответа Б. обратился ко мне:
– Ну что ж, давайте знакомиться!
Познакомились. Тут только я соизволила обратить на этого «дядю» внимание. Собственно говоря, на «дядю» он нисколько не походил. Вот мое первое впечатление от него: молодой мужчина, рыжеватый, но с приятным, немного суховатым лицом, лет 25–26. Одет неважно, но по фигуре, по движениям, по лицу чувствовалось, что человек, во-первых, неглупый, а во-вторых, уважает себя и, пожалуй, немного важничает. Кроме того, сейчас же предположила, вернее, решила, что он женат и имеет уже если не детей, то одного ребенка непременно. Молодой человек спокойно о чем-то разговаривал с Б., а я бесцеремонно рассматривала его и мысленно представляла его себе. Под конец всех моих размышлений я должна была сознаться самой себе, что этот молодой человек не моего полета птица. Слишком он казался холодным и важным, чтобы можно было думать о каком– нибудь более близком знакомстве.
III
Прошло дней шесть. Мне казалось, что я работаю на заводе очень давно. Внешне дни проходили однообразно, но каждый день приносил для меня что-нибудь новое.
Я заявила как-то, что хотела бы работать в редколлегии, и Шмерлинг, этот несчастный немец, который был членом редколлегии, предложил мне как-то остаться вечером после работы, чтобы помочь в выпуске стенгазеты. Я осталась. Рисовала какие– то картинки, выслушивала повествования Шмерлинга, но газеты так и не увидела, так как ее и делать еще не начинали.
К вечеру уже, когда начало темнеть, отправилась домой. Делать мне было нечего, и я решила отправиться пешком. Вечер был чудесный. Был уже конец марта, светило солнце, а по вечерам темно-голубое небо и яркий закат говорили о том, что скоро весна. Было сухо, тепло и вообще как-то необыкновенно. Я шла тихо-тихо и не могла налюбоваться на этот чудный вечер, на эти улицы с деревянными домами, с церквами, с попадающимися навстречу веселыми лицами. Чувствовалась весна, близкая, радостная, гулкая, сумасшедшая весна, от которой и радостно, и больно становится на душе. Радостно, потому что нельзя не радоваться солнцу, яркому, горячему источнику жизни на земле, нельзя не радоваться голубому небу, теплу, разжигающему кровь в теле. И больно, потому что… в общем, все это философия никчемная, долой!
Часа через полтора добралась до дому. Усталая, но успокоенная, вернее, притихшая.
IV
Бывают дни в жизни, которые никогда не забываются, никогда не исчезают из памяти. Не потому, что в эти дни случается какое-нибудь потрясающее событие, а просто потому, что они вдруг заденут что-то внутри и оставят свою метину на всю жизнь. Какой-нибудь пустяк, какое-нибудь малоинтересное событие и вдруг западают в память и остаются там навсегда.
23 марта. День сверкающий, по-весеннему яркий. Тает снег, грязь непролазная, но солнце, мартовское солнце, без стеснения оголяет мостовую, крыши, заборы, грязную Семеновскую улицу. Нет еще трех часов дня. Вышли с завода небольшой группой – Сальникова, Бирбрайер, я, некто Комиссаров, работающий с С. в одном отделе, и некто Шипетин, тот самый молодой человек, с которым я познакомилась в трамвае несколько дней назад. Компания по внешнему виду пестрая.
Прошли одну остановку, потом другую, уезжать домой не хотелось, и решили устроить какую-нибудь прогулку. Мне надо было идти на курсы, но возможность развлечься привлекала меня больше курсов, и я старалась заглушить в себе укоры совести. После недолгих размышлений было решено ехать к Шипетину (поскольку комната его пустая) и что-нибудь там устроить.
Поехали. Дорогой я хотела было поступить согласно здравому рассудку, то есть отделаться от этой компании, но ничего не вышло. Доехали до Ильинских, вылезли, зашли в магазин и, сделав соответствующие покупки, отправились, но не к Ш., а к Бирбрайер, так как Ш. под конец заявил, что у него комната имеет не совсем приличный вид.
Вечер был чудесный. Комната у Б. маленькая, но уютная. И сама Б. в тот вечер показалась мне очень симпатичной. Она так хорошо, так заразительно смеется, что смех этот подкупает, сглаживает все недостатки. Настроение у всех было великолепное. Смеялись, шумели, хлопотали около стола и наконец уселись вокруг.
Выпили. Зашумели еще больше. Языки развязывались, глаза блестели. С. веселилась больше всех. Я чувствовала себя не в своей тарелке. Я сидела рядом с Ш., но он мало обращал на меня внимания. Он был занят С. А С. вела себя так, что меня коробило и мне было противно и обидно. Я как-то сразу потеряла к ней уважение. Остальных я мало знала и знать не хотела. Они меня не интересовали. Поэтому было не по себе.
Я и Ш. были самые молодые и почти ровесники. Но он мне в этот раз показался неинтересным. Больше того, я не представляла себе вообще, как можно им увлечься. И мне было непонятно, почему С. уделяла ему столько внимания, называла его «рыженьким» и совершенно непритворно заявляла, что он ей нравится. Все внимание Ш. также было устремлено на С. Помню момент: сидят они оба на окне, и Ш. порет какую– то чушь насчет того, что у него в Чикаго живет дядя богатый и имеет десятиэтажный дом. И вот они с С. начали строить проекты насчет поездки в Чикаго. Мне было смешно и дико. Неужели можно так веселиться?
К. – циник. Бесцеремонно говорил о том, что русские бабы все такие, как напьются, так начинают дурака валять. Называл С. и Б. старьем и предлагал Ш. обращать больше внимания на меня.
К концу вечера все были на «ты». К концу вечера я вышла с Ш. на улицу, и на лестнице он обнимал меня. Фу, противно вспоминать… Я будто связанная была. Будто чем– то придавили мою волю.
Часу в двенадцатом стали расходиться. К. пошел с С. Ш. пошел меня провожать. Вечер был хороший, и мы решили пойти на Москву-реку. Зачем мы пошли? Было уже поздно, и хотелось спать. Я чувствовала, что он целиком занят С. и я для него чужда и неинтересна. На обратном пути повздорили из-за пустяка. Он мне предложил сесть на трамвай и ехать домой. У меня не было денег. Он мне предложил мелочь, но у меня не было никакого желания ехать на трамвае. Я хотела идти пешком. Он меня убеждал, я ему противоречила, и таким образом дошли до Мясницкой, где и распрощались около его переулка. Ему до дома было два шага, но мне надо было идти минут 20. Пришла домой усталая и разбитая. Внутри все ныло и разрывалось на части от какой-то большой обиды. Было противно до тошноты. Будто что-то белое во мне вымазали грязью.
Прошло несколько дней. Все шло своим порядком. Я привыкала к заводу и чувствовала себя там неплохо. Про вечеринку старалась не вспоминать. Ш. видела редко и мало о нем думала. Старалась быть подальше от этой компании.
Однажды после работы поехали вместе домой: С., Б. и я. В вагоне С. начала что-то рассказывать Б. Я стояла в стороне и сначала не слушала. Но потом из отдельных фраз поняла, что С. говорит о К. и Ш., о том, что оба они к ней неравнодушны и что она не знает, кому отдать предпочтение. Ш. ей нравился больше, но он был слишком молод. «Ну как с таким мальчишкой пойти, например, в театр?» Я сначала не знала, о ком идет речь, но, услышав эту фразу, я поняла, что речь идет о Ш. С. много еще говорила на эту тему, но я уже еле слушала. Во мне будто что-то перевернулось. Я была в таком подавленном состоянии, что не соображала, что я делаю. Не знаю почему, я вылезла у Покровских Ворот и пошла пешком по Покровке к Ильинским Воротам. Погода была ужасная. Шел снег, грязь была невероятная, но я шла, ничего не замечая. Мне надо было идти на курсы, но голова у меня крутилась от услышанного разговора, и мне было не до занятий. Собственно говоря, что случилось? С. хочет завлечь этого мальчишку Ш., хочет закрутить с ним, потому что близится весна, а у ней нет кавалера. Ну а мне-то какое дело? Какого черта я волнуюсь и что мне вообще нужно? Ведь Ш. меня не интересовал нисколько. Я его вообще не знала и мало видела. Но С., та самая, которую я когда-то так уважала!.. Неужели это она так просто рассказывала, что ее интересует этот «рыженький»? Я ее не узнавала. Она меня возмущала. Ведь ей 32 года или даже больше, а ему только 21. Она получит удовольствие, а он что? Что он получит от женщины в 30 с лишним лет? Получит кое-что, конечно, но морально он будет удовлетворен? Но самое главное, что меня возмущало, это то эгоистичное спокойствие, с каким С. рассуждала обо всем этом. Ведь она может погубить мальчишку, а она об этом и не думает.
