Не помню, как легли, как уснули. Я лежала с краю, отвернувшись от них, и чувствовала себя очень скверно. Наутро, как только встала, сейчас же уехала домой. Ш. остался.
Утро было пасмурное и невеселое. Так же невесело было и у меня на душе.
Разбитая, усталая, я еле добралась до дому. Тяжелые, нехорошие мысли, боль, почти физическая, в груди. Слезы подступали к горлу. А к своим вчерашним друзьям чувствовала отвращение и ненависть. Они как будто не считали меня за человека, будто я была пустым местом для них.
Мне казалось, что никогда я уже не смогу быть с ними как прежде, да и вообще, к чему мешать людям?
Но потом все сгладилось. Все прошло. Обида осела где-то в глубине, и внешне все было в порядке.
Весна развертывалась. Я занималась на курсах, но очень неуспешно. Голова была не тем занята, и хорошая погода мешала. На заводе закипела общественная работа. Создали женскую ударную бригаду. Р. была бригадиром. Многое хотели сделать, но больше скандалили и ругались между собой. Но тем не менее было интересно. Начали организовывать стенгазету, и в тот момент, когда ее надо было выпускать, я заболела. Все материалы были у меня. Это было числа 18 или 19 мая. Ко мне пришла одна девушка с завода, Фаня Г., и забрала у меня материалы. В этот же день ко мне пришли Ревекка и Ш. Они были у меня первый раз, и я им была очень рада. Они посидели у меня довольно долго, а после их ухода мне было опять неприятно и почему-то обидно…
До окончания занятий на курсах оставался еще месяц. Занималась кое-как и не могла дождаться конца. А тут еще замучили репетиции. Дело в том, что наша группа задумала поставить одну пьесу на английском языке. Сами мы написали эту пьесу, сами и разучивали.
Участвовала почти вся группа. Пьеса была простенькая, из индейской жизни. Мы все должны были мазаться под индейцев. Большинство было увлечено этим делом, но мне было скучновато. Досадно было, что пропадали целые вечера из-за этих репетиций. Но сбежать с них было невозможно.
В конце июня ставили пьесу на курсах. Кажется, все прошло очень удачно. Занятия уже кончились. Я совершенно оторвалась от курсов, от нашей группы. Наши курсанты собирались у кого-то на даче, гуляли. Я не участвовала, не было охоты. В конце июня, как раз в тот день, когда мы первый раз выступали, я получила открытку на английском языке от одного бывшего нашего курсанта, Кузьмина. Он предлагал мне прийти вечером в парк к. и о. Но в этот вечер мы выступали…
Между прочим, о Кузьмине. Когда я еще занималась на I семестре (конец 1930 года), к нам в группу прислали двух парней – Кузьмина и еще одного, Братенкова. Парни сразу бросились в глаза тем, что они как-то не подходили к обстановке курсов. На курсах у нас была публика мелкобуржуазного тона, а эти парни – сразу было видно – рабочие, притом студенты и комсомольцы. Но подготовка у них была слабая, и О.Р. взирала на них с тихим ужасом. Она предложила мне взять их в свою бригаду и заняться с ними. Я согласилась. Надо сказать, что в то время я очень добросовестно относилась как к своим занятиям, так и к обязанностям бригадира. Я старалась вывозить своих членов бригады, хотя это и было очень трудно, так как бригада у меня была довольно бестолковая. С новыми парнями пришлось заниматься особо. Я просиживала с ними все свободные от курсов вечера, честно стараясь научить их ворочать языком. Кажется, из этого выходило мало толку. Занятия больше посещал один К., и я заметила, что он не столько слушает меня, сколько рассматривает мою прическу. Я делала вид, что ничего не замечаю. Правда, я ничего не имела против побузить с этими ребятами, но К. мне нравился меньше, чем Б., а Б. занятия посещал редко.
Однажды после занятий К. пошел меня провожать домой. Я всегда ходила с курсов пешком. Вечер был очень теплый. Шли медленно и вели какой-то интересный разговор. Когда первый раз близко сталкиваешься с парнем, бывает всегда интересно. Я очень люблю эти первые моменты сближения, эти первые разговоры, когда человек тебя еще не знает и ты его также не знаешь, когда за каждым словом таится десять невысказанных.
Шли по Покровке, потом вниз по бульварам. Дошли до Сретенских ворот и в конце бульвара уселись на скамеечку. Просидели очень долго, благо тепло было. Он предложил мне пойти в кино, но это было так шаблонно, что я наотрез отказалась. Правда, сидеть на скамейке на людном месте было не совсем удобно, тем более что мне приходилось то и дело вытягивать свои пальцы из его рук. Но уходить не хотелось. Только в двенадцатом часу поднялись наконец, и он проводил меня домой.
Дня через два начались каникулы. К. звонил мне иногда на службу, но встречаться не приходилось. Потом и звонки прекратилась. Я забыла о нем. Потом перешла на завод и… однажды встретила К. на улице, совершенно случайно. Это был конец марта. Дала ему свой адрес, если интересно, пусть зайдет… Но он не заходил. Я снова забыла о нем. И вдруг в мае пришел. Я была не особенно рада его приходу. Его приход почему-то меня очень сконфузил. Он принес мне билет на «Руслана и Людмилу» и сказал, что будет Б. Эта встреча меня устраивала, и я взяла билет.
В театре были втроем. Но было что-то не то. Б. показался мне менее симпатичным, а К. что-то уж очень обращал на меня внимание. Меня это начинало забавлять, тем более что это отвлекало меня от завода и от Шипетина с Ревеккой. После театра мы условились с ним, что я ему позвоню и мы условимся о встрече.
Звонила я из телефона Нины, благо квартира у ней была пустая и можно было разговаривать по телефону сколько влезет. Сговорились с К. встретиться вечером 12 июня в парке к. и о. Но как нарочно, в этот вечер лил такой дождь, что пришлось сидеть дома. Было очень досадно. Созвониться с К. не удавалось. Наконец получила от него открытку, и опять не повезло, не могла встретиться из-за вечера на курсах. Я ему написала письмо (по-английски, конечно) и дала ему телефон Нины, чтобы он позвонил, когда будет свободен.
Занятия кончились. Я блаженствовала. Каждый вечер куда-нибудь сматывалась. Больше была с Ниной, часто у ней ночевала. Она жила в это лето совершенно одна и вполне наслаждалась своей свободой. С начала весны к ней часто приходил Комиссаров, и начинались бесконечные разговоры о заводе. Не обходилось, конечно, без промывания косточек своим ближним. К. очень не любил Ревекку и давал ей такую характеристику, что мне было не по себе. Правда, во всем, что он говорил, была доля правды, но ведь я еще в то время дружила с ней… О Ш. он отзывался очень хорошо, считал его дельным и умным парнем.
Потом Нина отшила К. Стал приходить Черемных. Приходил почти каждый вечер. У них завязывалась трогательная дружба (на которую я смотрела с недоверием). Иногда мы втроем ходили в Сад им. Баумана или ездили в Сокольники.
Ходили вместе на «Путевку в жизнь». Нина совсем переродилась в девочку. С восторгом рассказывала мне о своей «дружбе» с Димой (так она называла Ч.). Он был в ее глазах необыкновенно чуткой, поэтической натурой, очень мягким человеком. Я смотрела во все глаза на этого поэтического Диму и видела только одно: что он очень сухой, недобрый и хитрый человек. То, что он притворялся перед Ниной, в этом я не сомневалась, особенно после одного случая. Однажды мы где-то ждали Нину, это было еще в начале их дружбы, Ч. сидел за спиной Нины. Когда она к нему оборачивалась, его глаза принимали какое-то масленое выражение, улыбались какой-то заискивающей улыбкой. Но как только она отвертывалась, его лицо становилось прежним, только какая-то нехорошая улыбка бродила по нему. Трудно, конечно, все это объяснить, это было только мое наблюдение, мои психологические выводы, но в таких случаях я редко ошибаюсь. Я не понимала только, почему Нина так увлеклась им. Но потом перестала интересоваться этим. В конце концов, не все ли равно, искренен был Ч. или нет? Нина прекрасно проводила лето, чувствовала себя удовлетворенной. Да притом я подходила к ней со своей меркой, забывая, что ей 33 года, а мне только 20.
