Из Сокольников ушли примиренными. Кажется, на него подействовал мой расстроенный вид. Но я ему не простила разговора. Я решила при первом же удобном случае возобновить его и высказать невысказанное. Случаи были, но не было охоты. Я опять все забыла. После Сокольников поехали к ним обедать. После обеда пошли ко мне. В этот вечер он был очень ласков и внимателен и сказал, что любит меня еще больше прежнего. За это можно было все забыть.
Больше, кажется, никаких «каверзных» случаев между нами не было. И надеюсь, не будет. Мы все-таки очень хорошо относимся друг к другу. Когда я наблюдаю отношения между другими молодыми людьми, я вижу, что у нас лучше всех. Так авось и семейная наша жизнь не будет как у всех…
А дождь все идет. Небо серое. Тучи быстро-быстро движутся с севера, и, кажется, конца не будет этой сырости.
Только что пообедала и чувствую что-то неладное, вроде тошнота какая-то. Неужели начинается?
Сейчас кончила читать «Новь» Тургенева. Что-то старо уже. Читала я и раньше этот роман и только сейчас почувствовала при чтении какое-то «неудобство». Очень уж необыкновенно быстро возникла любовь между Неждановым и Марианной, очень уж необыкновенны и неестественны их слова и действия. Дворянство в этом романе, кажется, осмеяно Тургеневым больше, чем в других его романах. А о народниках и об интеллигенции вообще то же, что и у Горького в «Климе Самгине»: болтали люди, спорили горячо, говорили громкие речи, верили в народ, собирались жертвовать собой ради народа, ждали каких-то великих дел – и ничего не делали, не двигались с места. В «Нови», правда, начали что-то делать, но и то ничего не вышло. Уже половина одиннадцатого вечера. Мона не приходил сегодня. Неужели из-за дождя? Вчера он тоже не был, но вчера я его не ждала, а сегодня думала, что придет. Брат все занимается математикой. Сегодня я тоже занималась, и день прошел с пользой. Только одно неприятно, что во рту все время стоит сладковатый, тошнотворный привкус. Хочется или винограду, или клюквенного морса.
Да, наверное, Моня не пришел из-за дождя. Мы с ним сговорились, что он ко мне придет, а мне к ним ходить надоело. Завтра опять буду ждать, но сама не пойду, не хочется.
Дождь и сейчас льет так же, как и днем. Прямо всемирный потоп какой-то. Я из-за этого сегодня нос не высовывала на улицу.
22 августа, вторник
С 15 числа погода стоит солнечная, но не очень жаркая, не летняя, а осенняя, свежая погода. Но я не пользуюсь этой погодой, сижу дома. У меня такая тошнота и такой голод, что я ничего не могу делать. Эти дни ничего почти не ела и так обессилела, что еле ноги таскаю. От слабости болит голова, и все мысли сосредоточены на пище. Хочется есть, а есть нечего. Дома только хлеб и капуста, на которые я смотреть не могу. Если бы был сейчас 1927 год, не пришлось бы так страдать. Ведь тогда можно было иметь все, что хочешь. Все было дешево, и все было в продаже. А сейчас? Хлеб и капуста – вот что осталось для пролетариата. В коммерческих магазинах заманчиво лежат на прилавках колбаса, сыр, масло, рыба всякая, кондитерские изделия. Но совсем не заманчиво выглядят цены: 30 руб., 35 руб., 40 руб., 60 руб. кило. Ведь это такие дикие цены, что сразу весь аппетит пропадает. Эти магазины, конечно, уж не для пролетариата, и для кого вообще, неизвестно. Покупатели там все больше мелкие – покупают по 100 г. У кого много денег, тот, вероятно, имеет хороший распределитель и не очень нуждается. А у безденежного пролетария лишь изредка бывает возможность купить 100 г какой-нибудь колбасы или масла. Не жизнь, а одно недоразумение. Говорят, в этом году исключительный урожай хлеба, а между тем два дня тому назад хлеб подорожал вдвое – был 35 коп. кило, стал 70 коп., и поговаривают, что то же самое будет с керосином. Для мало зарабатывающей семьи это «небольшое» подорожание будет довольно чувствительно. В общем, прижимают рабочий класс. Ну чем у нас хуже, чем в каком-нибудь германском городе, где рабочие питаются картошкой и хлебом? А у нас и картошки нет.
17-го вечером собирались ехать в Болшево, но Мона поздно вернулся с завода, да притом в Болшево поехал Лева, так что мы решили остаться дома. Кстати, в Москву приехал дядя Моны из Сухуми, и 18-го надо было его сводить куда-нибудь, так как Москвы он совсем не знает.
18-го утром встали мы с Моной поздно (Дора уезжает на завод рано), я сходила за хлебом, Мона убрал комнату, потом пошамали и отправились к дяде в гостиницу. В гостинице застали дядю в компании его приятелей, кавказцев разных национальностей. Они пили вино и были уже навеселе. Пили настоящее кавказское вино, и, конечно, стаканами. Угостили и нас. Мона с радости два стакана выпил, а я только попробовала. Вино хорошее было, и мне от него стало лучше на некоторое время, тошнота прошла.
Потом отправились пешком на центральный аэродром смотреть воздушный парад, так как 18-го был День авиации. Парада никакого не увидели, дядю измучили, так как с Тверской до аэродрома дорога хотя и прямая, но длинная. Обратно ехали на трамвае. Мы узнали, что у дяди имеются на главном почтамте посылки из Сухуми с черносливом, и решили немедленно отправиться за ними. Дядя был на все согласен. С Ленинградского шоссе приехали прямо на почтамт, забрали посылки и домой. Дома моментально вскрыли одну посылку и принялись шамать чернослив. Чернослив был такой чудесный, крупный, сладкий, и его было так много, что мы не могли оторваться. Но наконец удовлетворили свой аппетит настолько, что больше смотреть не хотелось на него. Мы были очень благодарны этому дяде, так внезапно доставившему нам удовольствие.
Вечером 18-го повезли дядю в ЦПК и О. Водили его, водили, так что у него, наверное, в голове переворот мозгов сделался, а потом отвезли домой.
Сейчас каждый вечер Дора и Феня (она сейчас в отпуске) посвящают дядю в тайны московских улиц.
А я в эти дни чувствую себя совсем неважно. Очень ослабла. Сегодня, правда, дела обстоят несколько лучше. Это, вероятно, потому, что сегодня утром я поела, как полагается нормальному человеку. Вчера я ввела маму в курс дела, и она теперь идет мне навстречу: вместо хлеба дала утром сухари, которые мне больше по вкусу. Мама у меня все-таки молодец, и с ней всегда можно сговориться.
25 августа, пятница
Последние три дня прошли незаметно. Ничего не делаю, чувствую себя отвратительно. Мне кажется, я не вынесу всего этого. Я все больше и больше теряю силы. Нет никаких желаний, ничто не интересует. А тут еще неудача: с комнатой у Моны безнадежно. Это значит, что мне придется обитать дома, выслушивать грубости Алексея, нервничать, терять бесконечные вечера с Моной. В общем, перспектива не из приятных. Собираемся пойти в ЗАГС. Я предложила Моне после ЗАГСа зайти к нам и как-нибудь отметить этот случай в компании моих родителей. Но Мона отказался. Ему скучно с моими родителями, и он считает, что лучше пойти к ним. Но я от этого отказалась. Мне очень обидно, что он так относится к моим родителям, и меня удивляет его упрямство: никогда он не сделает так, как хочу я. Он считается только со своими желаниями, но с моими не всегда желает считаться. Неужели ему так трудно посидеть приличия ради с моими родителями? Я знаю, что, если мы после ЗАГСа не придем к нам, мама будет очень обижена, но что я могу сделать?..
