Я вспоминаю, что в девятилетке математика и физика были для меня тихим ужасом. У меня вечно был на душе груз от того, что я никогда не могла как следует приготовить этих уроков. А сейчас уроки математики и физики – это отдых для души, измученной ленинизмом и политэкономией.
Рахманова, преподавательница русского языка, все такая же нервная и все так же скучно диктует бесконечные сложные предложения о социалистическом строительстве и геройстве советских граждан. Литературу она знает хорошо, но метод преподавания скучный. Все как-то упрощается, преподносится в разжеванном виде, просто тоску наводит.
С немецким языком дела плачевные. Толчемся на одном месте, и все потому, что часть группы за два года пребывания в техникуме не научилась даже читать как следует. Преподавательница Цехановская, очень хорошая, между прочим, вкладывает всю душу в уроки, и ничего не выходит. С нами, то есть с наиболее сильной частью группы, она пытается заниматься отдельно, чтобы мы очень не скучали. А в общем, уроки немецкого языка – тоже отчасти отдых.
Вчера на занятиях не была, и вот по какой причине. 6-го, то есть в выходной, мы с Моней собирались пойти в ЗАГС, но потом раздумали, так как приехала в Москву Феня, и, следовательно, комната в Болшеве пустовала. Хотя было уже
2 часа дня и выходной уже почти прошел, мы все-таки решили ехать с тем, чтобы остаться там ночевать. Мона сейчас в отпуске, а я решила 7-го прямо из Болшева отправиться в техникум. Так мы и сделали, но нам жутко не повезло. Приехали в Болшево – дождь. Решили подождать на станции. Ждали, ждали – никаких надежд на улучшение, дождь льет и льет, и небо прочно затянуто облаками, вернее, серыми тучами. Ну что ж делать, не отступать же от намеченной цели! Купив на дорогу два стакана орехов, отправились в путь, отдаваясь во власть дождевой стихии. Сначала дело было ничего. Шли лесом, и было не очень мокро. Потом, ох, что было потом! Вышли на открытое место, а дождь как полил! Тут уж спасения не было. Мы превратились в мокрые губки. В ботинках хлюпало, с пальто текло, на плечах ощущение влаги. Пока мы дошли до дачи, мы были насквозь мокрые. Пальто было мокрое насквозь, платье тоже, чулки, шапка. Только трусики остались сухие. Положение Моны было хуже моего, он был без пальто и без галош, и вымок он так, что у него даже трусики были мокрые. В комнате мы моментально все с себя скинули и устроили целый потоп. Мона немедленно спрятался под одеяло, так как одеть ему было нечего, и он остался в костюме Адама. Я же воспользовалась гардеробом Фени и, приняв цивилизованный вид, немедленно развела керосинку и устроила сушильню, поставив одновременно кипятить чай как спасительное средство от всех несчастий. Вся одежда была настолько мокрая, что не было надежды на то, что она когда-нибудь может стать сухой. Несчастный Мона не имел даже возможности выйти из комнаты, и поэтому я всеми силами старалась высушить прежде всего его брюки и трусики.
В общем, весь вечер прошел в сушке и приготовлении шамовки. Спать легли рано. Ночью вдруг чуть не поссорились. Мона ушел даже от меня на другую кровать, обидевшись на меня за мою холодность. Мне было смешно и скучно без него, но первая я решила не звать его. Наконец, он сам спросил моего разрешения вернуться, и мир был восстановлен.
Утром 7-го выяснилось, что уехать мне невозможно. Все мокрое, и вдобавок дождь все так же лил. Посидела, посмотрела и опять легла спать. Весь день пришлось из-за дождя сидеть дома. Занималась немного, с Моной, конечно, возились по-обычному, как дети. Уехала в шестом часу вечера, когда уже приехала Феня. Мона проводил меня на станцию, а сам остался там еще на день или два.
Сегодня в техникуме было необыкновенно скучно. Чувствовала себя не в своей тарелке. И почему это такое? Почему такое отсутствие всяких интересов, такое равнодушие ко всему окружающему в техникуме? Когда занимались на Никитском бульваре в Доме печати, то было как-то веселее, все были в куче, не было разбросанности. А сейчас раскидали техникум по четырем этажам, и неуютно как-то, и нет сплоченности.
8 ноября, среда
За два месяца не пришлось дневника в руки взять, дела одолели. Заниматься приходится больше, чем в прошлом году. Занимаюсь, главным образом, политэкономией, ленинизмом, истматом. Остальные предметы, в том числе и специальные, проходят мимо без домашней проработки. Это, конечно, плохо, но нет для них времени и охоты. Меня больше интересуют предметы общественно-политические, чем всякие дела бумажные и полиграфические.
Сегодня последний день и конец праздникам. Ждала, ждала этих праздников, а провела их отвратительно. И все, конечно, по той причине, что дома у нас сейчас нехорошо. Сестра Нюра больна, мама занята весь день с ребенком (7 октября у меня появилась еще одна сестренка – Лидия), вдобавок приехал на праздник дед и дымит теперь непрерывно в комнате. 6-го весь день прошел в мелких делах, вечером была с Моной у него на Октябрьском вечере в театре б. Корш. Вчера на демонстрации не была. Весь день провалялась у Маруси. Дома у нас холодно, к тому же вчера готовилась к вечеру, вечером были крестины маленькой сестры, и по сему поводу были «гости» – сестра двоюродная да жена двоюродного брата – Полина. Вечером же пришел и Мона, но мы скоро ушли. Ходили по городу, смотрели иллюминацию. Скучно, все как всегда. Надоело уже, в конце концов. Гуляли втроем – была еще Дора (сестра Моны). Потом пошли к ним, и я осталась у них ночевать. Сегодня утром Дора и Мона сели заниматься, я отправилась домой.
Скука, тоска, доходящая до слез. Полное равнодушие ко всему. Нет никаких интересов, никаких желаний. Вернее, желания-то есть, но они совершенно невыполнимы. Я сейчас не смею ничего желать, даже самой ничтожной мелочи. А раз нельзя желать, значит, надо закрыться, надо убить в себе все интересы. Все безразлично, ничего не хочется, кроме покоя. Лечь и не двигаться, спать и не чувствовать ничего. Единственные мои чувства – это чувство голода и чувство обиды. Каждую минуту хочется плакать, и удерживает только то, что никогда не бываешь одна, люди мешают. Чувство голода легче скрыть, но это так мучительно. Постоянно хочется есть, а есть нечего. В моем положении надо есть за двоих, а я сама за себя редко ем досыта, не говоря уже о качестве пищи. До 7 октября, когда мама сама еще хозяйничала, я еще как-то питалась. Но когда она ушла в больницу, началось мое мучение. Те семь дней, пока ее не было дома, мне пришлось буквально голодать. Ела только раз в день, в столовой. А когда не было денег, приходилось дома есть какую-нибудь бурду. Когда мама пришла домой, стало немного легче, но все же плохо. Нет денег, мама не может выходить из дому, и зачастую дома кроме хлеба, пустых щей да гнилого картофеля ничего нет. Ходить в столовую иногда не приходится из-за отсутствия денег (а обед стоит всего 45 коп.). В буфет тоже стараешься не заглядывать. Ясно, что от такого полуголодного существования хорошего настроения не будет. Бытие определяет сознание.
Все бы это меня не так мучило, если бы я не ждала ребенка. Несчастное будет существо, хилое и слабое, и потом мне самой придется с ним мучиться. А вероятнее всего, что я сама не перенесу этого. Слишком ненормальная у меня жизнь. Здоровье слабое, движения мало. Мысль о смерти не страшит. Часто думаю: а не лучше ли умереть, чем жить так вот, как сейчас? Разве можно так жить, с таким равнодушием ко всему? Вот, например, вчера, вышла на улицу посмотреть демонстрацию. Смотрела на колонны людей, на синие лица и удивлялась: как эти люди могу смеяться, петь? Разве это так весело, стоять под дождем и мерзнуть? А ведь не так давно сама была самой активной участницей демонстраций, сама шумела, смеялась, пела и не могла себе представить такой возможности, чтобы я не участвовала в демонстрации и даже не хотела бы участвовать.
