Вечером сегодня погуляла, была у Нюры. В общем, день проскочил незаметно. Заниматься не хочется, а время ведь есть. А потом придется горячку пороть. Вот так всегда, всю жизнь, что называется, гром не грянет, мужик не перекрестится.
Дома денег ни копейки. И у меня тоже пусто. Завтра пообедать даже не на что. Купила материи и осталась без гроша. Ломаю голову, откуда бы взять денег, и ничего придумать не могу. Снести опять книги какие-нибудь продать – противно уж очень. Да притом хорошие жалко, а ненужные мне не берут.
Мона определенно говорит, что 20 ноября получит комнату. Боюсь верить. А вдруг опять нет? Тогда уже дело безнадежно. Тогда остается один выход – уехать из Москвы. И если даже Мона не поедет, мне придется уехать одной. Жить в настоящей обстановке невозможно. Сейчас привязывает учеба, а тогда будет свободнее, хотя будет ребенок. Ребенка оставлю маме, если он будет жив. А сама вырвусь куда-нибудь на просторы, в степную ширь, в лесную глушь, в болотное захолустье широкого, необъятного СССР. Соскучилась я по вольному воздуху полей, по тишине деревенских улиц. Тянет в деревню, только не в колхозную, а в прежнюю, предколхозную деревню с церковными праздниками, с пирогами по воскресеньям, с гармонью по вечерам, с гуляющей молодежью на улице. Теперь в деревне не то. Нет церковных праздников, нет жирных окороков и пирогов на Рождество, а по воскресеньям не тянет гармошка «страдание», не поют надрывно девки про любовь и про милых своих, и не вторят им разудалые ребячьи голоса. Может, и есть это еще кое-где, да не то, не так, как прежде. Нет свободы в колхозной деревне, скован в ней человек, так же как скован он в городе, на фабрике и заводе…
14 ноября, вторник
У соседей надрывается патефон чувствительными романсами. Там провожают в армию моего ровесника, Шуру Левина.
Девятый час вечера. Жду Мону. Хочется гулять, сегодня на улице зима, падает снег, легкий мороз.
Сегодня весь день околачиваюсь дома. Пошла в техникум утром, но узнать ничего не пришлось. Овсянников опять сбежал. Шоркина (зав. производ. практикой) предложила нам разойтись по домам, на что мы с радостью согласились. Решила посвятить сегодняшний день уборке, хотя, по совести говоря, ожидая близкое переселение, не очень охотно принялась за это. Перебрала книги, вымыла пол, и полдня прошло. Потом отправилась мотаться по городу. Взяла кое– какие книги, думала продать – ничего не вышло. А денег ни копейки. Нюра начала поправляться, а есть ей нечего. Хотя бы масла купить ей, и не на что. Сама я давеча наелась капусты и чувствую сейчас на желудке какую-то нудную тоску, значит, на весь вечер настроение испорчено.
Час тому назад неожиданно пришла Шоркина сообщить о том, что завтра в 9.30 утра надо быть в техникуме, дадут направление в типографию «Известий». Ей пришлось, оказывается, оповещать таким образом всю нашу группировку в 10 чел. Представляю себе это удовольствие. Между прочим, Шоркина и Толмачева В.А. (секретарь учебной части) знают о моем положении. Ясно, что Майофис сказал им об этом. Вчера я была очень удивлена, когда они спросили меня, когда я иду в отпуск. Кроме этого, вдруг начали проявлять заботу обо мне, чтобы я не ходила по лестнице лишний раз. Кажется, что и Зоя Толмачева знает об этом. Придется после практики сказать девчатам, в чем дело, а то неудобно, если они стороной узнают об этом и будут молчать.
Мона что-то не идет. Вот лягушка! Мне гулять хочется, а он не чувствует этого. Наверное, получил работу из заочного института и будет теперь сидеть над ней до второго потопа.
15 ноября, среда
Сегодня с утра отправилась в типографию «Известий». Там нам опять рассказывали о надоевшей высокой печати, о мокроколлоидном способе, который у всех нас в печенках сидит. Руководитель попался хороший и рассказывал хорошо, не то что в 13-й цинкографии.
После трех часов дня отправились в 15-ю литографию. В литографии мы были в первый раз и смотрели с интересом. А интересного там много. Теперь так просто кажется то, что раньше казалось непостижимой тайной. Раньше все, что касалось печати, было покрыто для меня мраком неизвестности. Сейчас я ясно представляю себе, как печатаются книги и газеты, как получаются иллюстрации. Прошлый год, в ноябре у нас была двухнедельная практика в типографии по набору. Тогда я впервые узнала, как набираются слова, страницы, книги. Необъяснимое сразу стало простым. Потом экскурсии по высокой печати и по глубокой, а сегодня по плоской. И теперь я знаю, как печатаются плакаты, наклейки на коробки, портреты вождей.
Я очень люблю бывать на производствах, люблю смотреть, как производятся самые разнообразные вещи. Виденное раз производство навсегда остается в моей памяти. Очень давно я была на мыловаренном заводе и до сих пор представляю себе котлы с жирной противной массой, грязные цеха, запах щелока и оберточное отделение, где масса женщин быстро и аккуратно завертывает куски готового туалетного мыла. Была на зеркальной фабрике. Была на заводе «Серп и молот», была на Коломенском машиностроительном заводе, была на телеграфе, там, где работают аппараты по приемке и отправке телеграмм. Была на формалиновом заводе в Кускове. Никогда не забуду едкого, щекочущего горло воздуха. Мы не могли стоять в цеху, у нас слезились глаза и драло горло, а работники, обслуживающие аппарат по перегонке формалина, ходили хоть бы что. Видно, привыкли уже. Была в ремонтной мастерской трамвайного парка. Была на токарной фабрике (токарные работы по дереву). Была на Московском инструментальном заводе. Была в 1-й Образцовой типографии на практике. Теперь вот побывала в цинкографии и литографии.
Очень хотелось бы побывать на текстильном производстве.
Вчера вечером, в девятом часу, отправилась к Моне. Оказывается, он, уезжая с завода, промочил ноги и по сему случаю сидел дома. Обещал сегодня прийти обязательно и опять не пришел. Сейчас уже половина десятого, так что ждать его нечего. Если бы знала такое дело, погуляла бы давеча, а то надеялась, что он придет, и просидела дома.
Завтра утром надо идти к врачу в консультацию. Это так неприятно, что портит мне все настроение. Как только подумаю об этом кресле с подставками, так душа перевернется. Определенно сегодня буду плохо спать и завтра буду волноваться все утро. Чтобы поскорей отделаться от этого неприятного дела, пойду пораньше. И что за несчастные создания женщины! Сколько пыток, и притом унизительных, приходится переносить. В отместку за это хочется издеваться над мужчинами, доставлять им всевозможные страдания. Если бы я была красивой, я была бы самой злой мучительницей мужчин. Но кажется, этого можно добиться и без красоты. Побольше опыта, побольше смелости и уверенности, побольше притворства и таинственности, и самые отъявленные донжуаны, самые отвратительные мужчины, мнящие себя единственными представителями рода человеческого, а на самом деле стоящие на одной ступени с животными, будут попадаться на эту удочку лжи и фальши. Ведь им не нужна любовь, им нужно нечто необычное, щекочущее нервы. Когда женщины, имевшие уже многочисленные связи, говорят о любви своих очередных любовников, – мне всегда бывает смешно. Как можно любить в 30–35 лет женщину, которая уже видала виды. Женщины (как я могла наблюдать в жизни) могут влюбляться в любом возрасте. Я этого не понимаю. Как можно, имея за плечами 30–35 лет, любить кого– нибудь, любить до потери сознания, безгранично верить любимому человеку? Я этого не понимаю. Мне 22 года, я люблю почти первый раз в жизни. И я не могу сказать, чтобы любовь вселяла в меня безграничное чувство доверия. Любовь не кажется мне необыкновенным чувством, которому бы целиком подчинялся рассудок. Любовь возникла случайно, потом вылилась в привязанность, в привычку, в необходимость всегда быть вместе. Но любовь не закрывала от меня недостатков любимого человека. Я видела и вижу, что он очень мало похож на тот идеал, который я создала себе в мечтах. Мало того, я встречала людей гораздо лучше его, которые более подходили под мой идеал, но которые, в силу определенных условий, были далеки от меня. Я не скрываю от себя, что Дмитриев нравился мне больше, чем Мона, и если бы он не умер – кто знает, была бы я сейчас женой Моны? Скорее всего, нет. Однако воспоминания о Дмитриеве не мешают мне любить Мону. Но я не могу ручаться, что буду любить только его. Я вполне представляю себе возможность такого случая, когда мне вдруг понравится кто– нибудь другой и я охладею к Моне. Это может случиться. Это едва ли будет любовью, это будет новая привязанность, любопытство к новому, светлому чувству и, вероятно, еще более быстрое охлаждение.
