Возвращаюсь к вечерней теме о ходьбе. Ходить для меня величайшее удовольствие. Эту страсть я унаследовала от своего отца. Он может ходить целый день и никогда не скажет, что устал. В детстве он брал меня на свои прогулки. В возрасте 8–9—10 лет, когда мы жили в деревне, мне часто приходилось ходить с отцом на ярмарку в город за 18–20 км. Село наше находилось на берегу Оки. В ближайший город, Касимов, можно попасть или пароходом, или пешком, железной дороги там нет.
Сообщение пароходом неудобно, он ходит раз в сутки. Поэтому нашим основным средством передвижения были ноги. В первый раз, когда я пошла с отцом в город, мне было
8 лет. Никогда не забуду этих путешествий, до того они были хороши. Выходили рано-рано, когда еще только начинало сереть, примерно часа в 2. В воздухе предутренняя сырость и прохлада. Хочется спать, по телу пробегает дрожь. Зябко кутаешься в пальтишко. Но это состояние ненадолго. Отец сразу набирает скорость. Проходим улицу села и спускаемся к реке. Река серая, тихая. Над рекой начинает подниматься туман. За мостом я окончательно просыпаюсь. Село позади, река тоже. Впереди лес, темный, затаившийся. Лес этот очень большой, он тянется 100 км, от самого Мурома, и является продолжением знаменитых Муромских лесов. Когда мне было лет 6 и я впервые из Москвы попала в село, мы ехали через Муром и из Мурома до села ехали на лошадях, так как было уже начало зимы и пароходы по Оке не ходили. Ехали все время лесом. Взрослые шли пешком, а мы, дети, закутанные до самых глаз, сидели в телеге. И вот помню, я все время со страхом смотрела в лес, на громадные сосны, стоящие сплошной стеной по обе стороны дороги. В то время мне уже хорошо была известна былина об Илье Муромце, которую я много раз слышала от своей мамы. И пока мы ехали лесом, мне казалось, что где-то там в соснах таится Соловей-разбойник. А ветер по-осеннему шумел в соснах, и вершины их, такие далекие от меня, раскачивались, и стволы скрипели. Я тогда все не отпускала маму от себя и просила скорее уехать из леса. К восьми годам, пожив в деревне, я уже не боялась леса. Лес уже не казался страшным. Он был чудесным, прекрасным. В предутреннем тумане он был тихим. Дорога, усеянная хвоей и шишками, то поднималась вверх, то бежала куда-то вниз, то, казалось, совсем пропадала в чаще. Сон окончательно покидал меня. Я уже не куталась в пальто, а расстегивала его, а потом и совсем снимала. Отец не любил много разговаривать, и мы почти всегда шагали молча. Мы оба наслаждались своим путешествием и прекрасно понимали друг друга. Мир, прекрасный как в сказке, был кругом. Стройные сосны, лохматые темно-зеленые ели, а внизу папоротник, мокрый от росы. Где лес пореже, где есть возможность проникнуть солнцу, там землю устилает земляничник и там растут крупные голубые колокольчики. Отец шагает крупно и быстро, а я еле успеваю за ним. Вспомнив, что он не один, он замедляет шаг. Уже совсем рассвело. Птицы просыпаются и гомоном и щебетанием приветствуют утро. Выходим из леса и идем по опушке. Я требую отдыха, но еще не пройдено и половины пути, и отец не хочет останавливаться. Он уговаривает меня дойти до лощины и там в деревне отдохнуть. Он показывает мне лощину, и мне кажется, что это совсем близко. Продолжаем идти опушкой леса. Дорога вдруг круто сворачивает и вырывается на открытое место. Влево горизонт окрашивается ярко-пурпурными полосами. Легкие облака розовеют. Вода в реке, которая вдруг оказалась в лощине, тоже розовеет. На кустах и траве засверкали бриллианты. Мы невольно останавливаемся, до того прекрасна эта картина. Еще мгновение – и, разорвав пурпурные полосы, из-за горизонта показалось солнце. Сначала было видно только часть его, потом оно выплыло наполовину, яркое, громадное. Облака вспыхнули и побежали прочь. Туман над лощиной стал совсем прозрачным и ушел вверх, исчез из глаз. Птичий гомон усилился. В лощине звонко перекликались петухи. Пастух звонко щелкал бичом. Солнце всплыло совсем и пошло вверх медленно и плавно. Оно не было уже таким красным, но делалось все ослепительнее, и смотреть на него уже было нельзя. В лощине лаяли собаки, и над избами дымили трубы. Бабы набирали в колодцах воду, и босые ребятишки глядели нам вслед заспанными любопытными глазенками. Мы отдыхали на скамейке и потом снова шли. Дорога шла то лесом, то опушкой, то открытым местом. Идти было уже жарко, и я уже начинала уставать. Но жаловаться было бесполезно, идти надо, и на руки тебя никто не возьмет. А отец подбадривает, что уже скоро, вон за тем лесом. Проходим лес, а за ним еще лес, и я уже больше не спрашиваю, а терпеливо жду, когда покажутся знакомые окраины города.
Солнце уже высоко, когда мы входим в город. Город начинается прямо в лесу. Первые его улицы окнами своими глядят в лес. Потом лес совсем отступает, начинаются каменные постройки. Направляемся к центру города, там, где бывает ярмарка. Проходим татарские кварталы. Из открытых окон бьют в нос запахи жареного и специфический «татарский» запах мыла. На центральной площади, на возвышении, собор и рядом, спускаясь на главную улицу, Московскую, какой-то монастырь, окруженный стеной. На площади начало ярмарки. Торговцы разнообразными товарами расположились прямо на земле. Приехавшие на лошадях открывают магазин на телеге. Отпряженные лошади тут же жуют овес. На телегах яблоки, огурцы, глиняная посуда, сельскохозяйственный инвентарь, связанные овцы и телята, куры в корзинах, поросята в мешках. Все это визжит, кричит, ругается – словом, торгует и продает. Отец ищет себе удобное место. Наконец находит, на бойком месте, на виду у публики. Кладет на землю подстилку и раскладывает свой товар – игрушки собственного изделия, кошки, собаки, зайцы и иногда в придачу к ним дешевые легкие бумажные мельницы. Публика сначала набрасывается, но потом охладевает, видимо, цены кажутся неподходящими. В те годы игрушка была еще роскошью. Но тем не менее торговля идет. Подходят, торгуются, уходят и снова приходят и покупают. Отец временами уходит, и я остаюсь одна. Мне жарко, хочется кушать, я уже насмотрелась и на глиняную посуду, и на татарчат в красных фесках. А тут еще какие-то покупатели упорно торгуются, не выпуская из рук кошку. Я не отдаю за предлагаемую цену, а они все просят уступить. Наконец меня выручает отец. Он приносит баранки и яблоки и быстро сговаривается с покупателями.
Товар кое-как распродан: можно уходить с ярмарки. Покупок больших не делаем, выручка не настолько велика. Покупаем всякие мелочи и отправляемся в чайную пить чай. Иногда обходимся и без чайной, закусываем где-нибудь на дороге и отправляемся в обратный путь. День еще в самом разгаре. Солнце высоко и жарит немилосердно. Домой надо попасть дотемна. Выходим из города и снова шагаем. Теперь отцу уже легче, товар не тянет плечи. Доходим до первого тенистого места. Край дороги, буйно разрослись кусты боярышника. Боярышник в цвету. Мы забираемся в самую гущу белых душистых цветов и ложимся. Отец ложится на спину и глядит в небо. Он о чем-то думает. Думать ему было о чем.
Семья большая, а кушать нечего. Потом он начинает дремать. Я сижу и обрываю вокруг себя цветы. Получается красивый белый букет, но он быстро вянет. Вот этот цветущий боярышник и наш отдых в нем почему-то ярче всего запечатлелся в моей памяти. Видимо, очень сладким был отдых в этих белых цветах после тяжелого дня и перед длинным еще путем.
Обратный путь не был уже таким легким, как утром, но он все же кончался. Вот и мост за рекой. Солнце уже село. Река еще таит в себе голубую краску небес. Пастух гонит стадо домой. За мостом поднимаемся в гору – у нашей речки крутые берега, пересекаем одну улицу, потом другую, потом узким проулком проходим к дому. Дома мама ждет с самоваром, с теплой едой. Но нет, ничего не хочу, только спать. И сон, безмятежный и крепкий, валит меня с ног. Я прошла почти 40 км, а ведь мне только 8 лет или, может быть, 9.
