В Камышлове мы прожили три дня. За это время весь эшелон был распределен по колхозам. Уехали и мои сослуживицы трестовские. Настроение было такое безразличное, что я даже не попрощалась с ними и не спросила у них адреса того колхоза, куда их везли, о чем потом и сейчас я очень сожалела и сожалею. Из-за минутного нерасположения духа потеряла связь с людьми, с которыми проработала 3,5 года и которые были ко мне более внимательны, чем я к ним.
Наконец на эвакопункте остались только мы четверо. Комнаты снова привели в порядок, вымыли. Ко мне несколько раз приходил начальник эвакопункта и спрашивал, почему я осталась. А я ждала ответа из Омска. Но ответа все не было. Пошла на станцию узнать, как можно добраться до Омска и как до Борового. До Омска добраться было труднее. Решила ехать в Боровое. 3 августа, в воскресенье, решила уехать, но явилось новое осложнение: не было лошади, не на чем было добраться до станции. До поезда оставался час времени. Я ходила за комендантом и просила его достать какой-нибудь транспорт. Ему самому надо было меня выселить, так как я одна оставалась в школе, поэтому он куда-то позвонил, и за полчаса до срока нам подали легковую машину, на которой мы и приехали на станцию. В этот же вечер мы уехали по направлению к Свердловску. Ехали пассажирским поездом, попали в вагон, в котором ехали красноармейцы с Востока. Как только поезд тронулся, красноармейцы собрались в нашем купе и начали петь украинские песни. Впервые после отъезда из Москвы у меня немного посветлело на душе и жизнь не стала казаться конченой. Но это было только на несколько часов.
К ночи приехали в Свердловск. Холодно. Темно. Вылезли на платформу сонные, усталые, одинокие. Вещи тяжелые.
Взяли носильщика до камеры хранения. У камеры хранения стояла безнадежно большая очередь, которая совсем не двигалась. Посадила Нюру около вещей, а сама пошла с детьми в вокзал. Без вещей туда можно было пройти, а с вещами никак не пропускали. Уложила девочек на скамейку, а сама пошла сменить Нюру. Она, бедная, совсем замерзла. Сменила ее. Она пошла в вокзал, а я стала сидеть и тоже мерзнуть. Утро было на редкость холодное. Очередь не двигалась. Когда Нюра, отогревшись, вернулась, я пошла на разведку в вокзал. Договорилась (конечно, не «за так») со стоящими в дверях, что он пропустит меня с вещами. Перетаскав вещи внутрь, вздохнули облегченно. В вокзале было тепло, свободно и сравнительно чисто. Можно было достать еду в буфете и покушать в ресторане. Узнала, что поезд на Караганду ходит через день и в этот день, 4-го, не идет, пойдет 5-го. Значит, предстояло прожить на вокзале 1,5 суток.
Расположившись на одном диване, по очереди уходили от вещей. Я выходила в город. Нюра что-то хандрила. Написали в Москву письма. Девочки бегали по вокзалу и развлекались. Народу было, конечно, много, и самого разнообразного. Запомнилась одна старуха. Она ехала с восьмимесячным ребенком. Я обратила внимание на них, так как вид у них был очень жалкий и беспомощный. Старуха с больными ногами еле передвигалась. Ребенок, бледный и хилый, все время слабо пищал. Кормила его старуха хлебом, размоченным в воде. Хлеб размачивался в кружке, и доставала она его оттуда пальцем, предварительно жевала и потом давала ребенку. Ребенок, видимо, был очень голоден. Я спросила, почему она не обратится в детскую консультацию при вокзале и не попросит для ребенка еды. Старуха, оказывается, не знала, что можно где-то достать ребенку пищи. Я ей рассказала, куда надо пойти, и когда она обратилась в консультацию, ей действительно приготовили там для ребенка несколько бутылочек пищи. Меня заинтересовало, конечно, куда эта старуха, такая беспомощная, едет с ребенком. Она мне рассказала следующее: приехала она в Москву к дочери погостить за несколько месяцев до войны. Дочь у нее работала кондуктором трамвайным, муж ее – рабочий какого-то завода. У дочери двое детей, мальчик лет 9 и вот этот ребенок, который тогда только что родился, девочка. Когда началась война, дочь была мобилизована, так как она кончила курсы медсестер. Старуха осталась с детьми и с зятем. Старший ребенок был вскоре отправлен куда-то со школой, а старуху с ребенком зять, недолго думая, отправил с каким-то эшелоном, когда еще это дело проводили райсоветы и давали эвакуированным деньги на дорогу. Старуха просила отправить ее к ней на родину, в город Камск Красноярского края, но зятю не захотелось, видимо, с ней возиться, и он отправил ее с эшелоном, который был организован по их району. Старуху привезли в какой-то колхоз в Башкирии. Поселили ее, кажется, в отдельной хате, и на этом заботы о ней кончились, ее предоставили самой себе.
Беспомощная старуха с восьмимесячным ребенком на руках не могла ничего делать и тем более работать в поле. Хлеба ей поэтому не давали. С трудом доставала она молоко для ребенка. От голода и старуха, и ребенок заболели и провалялись недели две. Наконец кто-то в колхозе обратил на них внимание, узнали, при каких обстоятельствах старуха попала в колхоз, и решили помочь ей добраться в родной город Камск. Собрали денег, посадили ее на поезд, и вот она добралась до Свердловска, где ей надо делать пересадку. Мне жутко стало от ее рассказа. Мать ребенка даже и не знает, что ее крошка переносит такие мучения со своей бабушкой. Дежурная по вокзалу в Свердловске, кассир и еще какие-то служащие помогли старухе закомпостировать билет и посадили ее в поезд, идущий на Восток. Боюсь только, что она не довезла свою внучку до родного города Камска, ребенок был очень хил…
Вечером 5-го уехали из Свердловска. Поезд был до отказа набит вещами и людьми. Когда сели в вагон, то из разговоров услышали, что поезд идет в Омск, а не в Караганду. Вот тебе и раз! Спросили проводника, тот ничего не знает, говорит, из Москвы их отправляли в Омск, а вообще в Петропавловске будет точно известно. Стали ждать Петропавловска. Ночью кое-как в тесноте расположились спать. Под утро слышу в вагоне движение. Подъезжали к Петропавловску, и выяснилось, что поезд идет не в Омск, а в Караганду. Все пассажиры, кроме нас, собрались выходить. Нам стало веселее на душе, значит, мы избавились от непредвиденной пересадки. В Петропавловске все вышли, остались в вагоне только мы да еще две пассажирки. Вздохнули немного свободнее. Оставалось до Борового еще часов 8 езды. К концу дня должны были туда приехать, и тогда конец нашему путешествию. После всех волнений и мучений хотелось наконец отдохнуть и выспаться.
Приехали в Боровое часов в 5 дня. Нас встретили Феня и Ева. Они думали, что я еду вдвоем с Талочкой, и были удивлены (неприятно, конечно), когда увидели со мной еще двух сестер. У Фени вид был невеселый. До меня к ней приехало 5 человек родственников – Ева (тетка) с дочкой Валей и жена брата Левы – Зина с дочкой Милочкой и сестрой Лидой. Все они жили у нее в комнате уже почти две недели (они приехали к ней 28 июля, а я приехала 7 августа), порядком ей надоели и, что хуже всего, не думали искать себе другие квартиры. Обо всем этом Феня рассказала мне по дороге со станции домой. Дом ее был мне знаком. Я жила там с Феней в 1937 году, когда гостила в Щучьем целое лето. Тогда мы жили с ней там вдвоем. Теперь в этом доме помещалось три семьи в трех комнатах, вернее, в одной комнате семья завхоза из трех человек, в другой комнате Феня со своей приятельницей врачом, и в третьей комнате жила одна девушка, тоже врач. Вообще, весь дом называется «квартирой врачей». В Фениной комнате от приезжих был хаос. Я так устала с дороги, что хотела только одного – отдыха, но отдохнуть было негде, негде было даже лечь. К несчастью, еще у обеих девочек поднялась температура, и их обеих пришлось уложить на Фенину кровать. Мы были очень голодны с дороги, но кушать тоже было нечего. Хозяйничала Зина. Она угостила нас небольшим количеством жареного картофеля и, кажется, еще молоком.
