В этот же вечер отправились в баню, а на следующее утро я и Ева отправились искать работу в каменный карьер, в 4 км от Щучьего. Ничего интересного мне там не предложили. Предложили только место учетчика в гараж. Работа эта, конечно, меня не соблазняла, и я обещала подумать. На следующей день отправились в другой конец, на станцию, зашли в правление ОРСа. Там требовался экономист. Меня попросили зайти в понедельник. Как будто что-то наклевывалось. Значит, с работой было не так уж безнадежно. Хуже было с квартирой. Надо было срочно уезжать от Фени, невозможно было жить в одной комнате одиннадцати человекам. Ни Зина, ни Ева не собирались делать этого первые, боялись, что если одна из них уедет, то другая останется с Феней. И той и другой, конечно, хотелось остаться у Фени. Между собой они не ладили, и Ева, как только я приехала, сразу выложила мне свои жалобы на Зину. Зина была сравнительно новым человеком в нашей семье, и Ева доверяла мне больше, чем ей. Я сразу поняла, что Ева очень хочет остаться у Фени, а Феня этого как раз и боялась больше всего, потому что тетка ее – очень плохая хозяйка и доставляла бы ей только больше хлопот, чем помощи. Я подумала немного и решила, что удобнее всего будет мне поселиться вместе с Евой, так как Нюра, узнав, что студентам делают билеты до Москвы, решила уехать обратно, и я оставалась одна с двумя детьми. Я рассудила, что вдвоем нам будет легче жить, легче хозяйничать. Попросила Феню подыскать нам две комнаты вместе. Она нам быстро нашла комнату и кухню в доме, где хозяйкой была одна старуха. Комнаты нам понравились, а мне понравилось то, что хозяйка была одинокой, без детей и даже без всякого хозяйства. 10 августа, в воскресенье, мы с Евой перебрались на новую квартиру, оставив только Лидочку у Фени, так как девочка серьезно заболела, у нее была ангина с t 39°. Нюру и Талу я оставила на новой квартире, а сама ночевала у Фени с Лидочкой.
Дня через два я поняла, что сделала ошибку, поселившись вместе с Евой. Она очень плохая хозяйка, делать ничего не умеет. Первые дни мне некогда было заниматься хозяйством, я бегала в поисках работы, а свободное время находилась около больной Лидочки. Так Ева ни разу не могла приготовить простого супа, поставит что-нибудь варить на плиту и уйдет, а в кастрюле все выкипает и сгорает. Проще всего ей казалось питаться хлебом с маслом, благо хлеба мы получали много в то время. Так она и делала. Целый день она и Валя жевали хлеб. На базаре она покупала дорогую морковь и репу, а мясо, которое стоило в то время 10 руб. кг, она не покупала, считая, что это очень дорого. Валя ее питала дружбу ко всем собакам на улице и потихоньку таскала хлеб для них. Как-то я заметила это и сказала об этом Еве. Получился страшный скандал. Это было через неделю совместной жизни. Решили вести хозяйство раздельно. Поделили кастрюли и стали готовить отдельно, причем плиту топила всегда я, если я не топила плиту, Ева не готовила, сама она никогда не утруждала себя растопкой. Плохо было с водой. Вода была далеко. Нюра и я ходили для себя, а Ева говорила, что ей вредно носить воду, и покупала воду у соседки. Не хочется вспоминать все эти бабьи неполадки, но мне было очень тяжело в то время. Лидочка болела, после ангины у нее оказалась корь. Я перенесла ее на новую квартиру. Всегда надо было Нюре или мне оставаться дома, чтобы не оставлять больную девочку. Поэтому мы никогда не могли пойти все вместе куда-нибудь. Особенно нельзя было оставлять девочек одних, когда дома была Валя. Девочка хитрая, злая, она всегда старалась исподтишка поссорить девочек, довести их до драки. Я это замечала, но говорить об этом Еве было бесполезно, она всегда защищала Валю и делала это обязательно при ней, что очень портило девочку.
Нюра моя хандрила. Она узнала, что со студенческим билетом можно уехать обратно в Москву, и твердо решила вернуться туда. Я ее отговаривала, но в душе чувствовала, что делаю это напрасно. Жизнь наша в эвакуации была нелепа, тяжела, неинтересна, и пойти на это можно было только для детей. А чего ради Нюра должна была пропадать со мной? Из Москвы телеграфировали, чтобы Нюра оставалась со мной, но Нюра упрямо решила ехать. Уговаривали ее все мои родственники и знакомые. Был момент, что она хотела уже остаться, и я ходила в горный техникум узнать, на какой курс может она поступить учиться. Но все-таки она хандрила, и пришлось собрать ее в дорогу. Она уехала 24 августа, в воскресенье. Я горько плакала, расставаясь с ней. Мне казалось, что я стала совсем одинокой и покинутой. Хорошо еще, что на станции была вместе со мной жена завхоза Ольга Петровна Галаева, которая жила с Феней в одном доме. Она подвезла меня на лошади домой и все уговаривала не расстраиваться.
За три дня до Нюриного отъезда я начала работать. На станции у меня ничего не вышло с работой, и я временно прекратила поиски, так как больная Лида требовала ухода. Потом как-то случайно зашла в сельпо, там требовался работник на картотеку на 200 руб. в месяц. Я уже думала было попросить эту работу для себя, но председатель сельпо, узнав, что я экономист, обещал подыскать мне другую, более подходящую работу. Ева тоже была еще без работы, я ей сказала про картотеку, но она ответила, что про эту работу она знает, ей ее предлагали, но она отказалась, так как эта работа ей не подходит и оклад очень мал. Мне ее захотелось выругать как следует, что я и сделала про себя, а вслух посоветовала не отказываться. Но она меня не послушала. Специальность у нее секретарь-машинистка, но последнее время в Москве она каким-то чудом, работая в одном Наркомате, называлась помощником редактора. Приехав в Щучье, она так везде и рекомендовалась. Приходила куда-нибудь и прежде всего сообщала, что она помредактора и работала только в наркоматах, после чего неизменно получала отказы в работе.
В сельпо я договорилась, что временно меня возьмут в бухгалтерию помбухом, а потом переведут работать экономистом с окладом 450 руб. Я согласилась. А Зина договорилась там же о работе на картотеке. Но накануне того дня, когда я должна была выйти в сельпо, на Фенин адрес принесли записку на мое имя, чтобы я зашла в артель им. Кирова, в которую требуется экономист на оклад 500 руб. На другое утро я пошла в эту артель и встретилась там с Евой, которой сказали, что там, возможно, будет работа. Но для нее ничего не оказалось, а со мной председатель очень быстро договорился, не требуя от меня никаких документов и автобиографии. Просто написала я маленькое заявление, и мне было предложено на другой день выйти на работу. Я попросила день отсрочки и вышла на работу 21 августа. Лидочка к этому времени уже почти поправилась.
Началась тяжелая жизнь. В артели был 10-часовой рабочий день. Председатель сказал мне, что это временно, но это оказалось потом постоянным. Уходила на работу к семи утра. Вставала в шесть, ничего не ела и бежала сломя голову, так как артель находилась на большом расстоянии от дома. Пока была Нюра (а это было всего 3 дня), она без меня хозяйничала, кормила детей, убирала, а как она уехала – мне стало очень тошно. Ева не работала, но помогать мне она не желала. Я просила хозяйку квартиры подогревать без меня детям пищу, но она это делала не всегда, иногда забывала. В перерыв я приходила домой, но кушать было нечего, плита была холодная, Анисья Михайловна (хозяйка) гуляла где-нибудь по соседкам, Ева лежала на кровати, «отдыхала», а девочки мои играли в куклы среди хаоса моей неубранной половины комнаты. Наскоро кормила детей чем– нибудь полуготовым, хватала сама что-нибудь и бежала обратно. Вечером прибегала в седьмом часу и начинала в спешке топить плиту, готовить обед на завтра, стирать – все враз. Ева тут же начинала стряпать, хотя весь день ничего не делала. Заканчивала я свои дела часов в 12 ночи при свете свечного огарка, так как лампы и керосина у нас не было. Ложилась спать разбитая от усталости. Начала подыскивать себе отдельную комнату. Одна соседка, М.М., воспылала ко мне любовью, так как чувствовала, что около меня можно чем-нибудь поживиться. Оказывала мне всякие мелкие услуги, а когда я ей уступила плитку пресованного чая, который выдавали эвакуированным, она совсем стала считать себя моим первым другом и стала помогать мне искать комнату. Комната нашлась тут же, через дом от той квартиры, где я жила, и опять по соседству с М.М. Хозяйки – две старые девы, старшая – глухонемая, портниха, звали ее Поля, младшая работала уборщицей в ветпункте, кривая или с бельмом на глазу, звали ее Наташа. Они не очень охотно со мной договаривались, но М.М. сумела их уговорить. Мне очень хотелось у них поселиться, так как комната у них была хорошая, большая, светлая, с электричеством, с радио, с отдельной печью, с хорошей мебелью. Не было только кроватей. Одна у меня была, а другую я вскоре достала. М.М. так на них насела, что они наконец согласились, и 31 августа, в вокресенье, я к ним переехала, вернее, перешла, вещи перетаскивать помогали мне все мои родственницы.
