Провели еще одну ночь в этом зале. На следующее утро у кассы та же картина, и мы опять остались без билета. Я ходила к дежурному по станции, к начальнику вокзала, ничего не помогло. Тогда, отчаявшись в возможности уехать, я решила воспользоваться приглашением Тоси С., которая жила в Петропавловске и с которой я предварительно из Щучинска списалась, когда задумала ехать в Омск. С этой Тосей я была знакома с 1937 года, когда она работала в Щучьем, а я гостила летом у Фени. Она москвичка, уехала из Москвы, кончив там курсы лаборантов. Она дружила с сестрой О.П., Валей, через которую я и узнала, что Тося в Петропавловске. Адрес ее у меня был, от вокзала это было далеко. Сели в автобус и скоро нашли ее дом, почти в центре города. Дома ее, конечно, не было, так как был еще день и она была на службе. Зашли в соседнюю квартиру, где жила казахская семья, и попросили разрешения подождать у них до вечера. Там было двое забавных черноглазых казачонков-малышей, девочка и мальчик, и мои девчата быстро свели с ними дружбу и даже согласились остаться одни, когда мы с Катей решили пойти в город, поискать что-нибудь съестного. Найти съестное оказалось трудным делом. За коммерческим хлебом стояла очередь, которая с семи утра не продвинулась ни на шаг. В одном магазине выбросили пельмени, но нам не досталось. В столовой стояла очередь. Наконец в одном магазине встали в очередь и получили по 1 кг мясного пирога. Стояли часа 1,5. В магазине было так холодно, что мы превратились в сосульки. Ноги у меня примерзли к валенкам, сама я дрожала, лицо и руки обмерзли. Хорошо, что этот магазин был недалеко от Тосиной квартиры. Еле дошли. Тося была уже дома, и мои девочки сидели около топившейся плиты. Тося встретила нас очень радушно и сказала, что она все эти дни ждала нас. От усталости, бессонницы, холода я плохо что-либо соображала и, кое-как стащив с себя пальто, уселась у плиты отогревать свои замерзшие тело и душу. Меня разморило, в глазах мутилось, и страшно хотелось есть. Тося жила не одна, с ней вместе жили еще двое, сестра и брат, которых она поселила у себя после того, как мужа взяли в армию. У них была отдельная квартира из большой комнаты и кухни с плитой.
Нас накормили горячим обедом, напоили чаем и уложили спать. После того, как голова моя коснулась подушки, я ничего не помню.
Утром проснулась, когда уже и Тося, и ее сожители ушли на службу. Этот день отдыхали. Пообедали в ресторане, походили по городу, по магазинам. Ничего отрадного не увидели, достать еду было невозможно. Вечером Катя поехала на вокзал, чтобы встать в очередь за билетом. Мы втроем снова остались у Тоси ночевать, а наутро мы отправились на вокзал. Долго прождали автобуса и не дождались, решили идти пешком, хотя это было очень далеко, километра три. Какой это был мучительный путь! Дети устали и еле плелись, вещи тяжелые, а дороге нет конца. Я ругала детей, подталкивала их, чтобы не отставали, издергалась, изнервничалась, и все впустую. В это утро Катя опять не достала билет, вернее, их не давали в это утро, так как поезд намного опаздывал и должен был прийти вместо девяти утра в девять вечера. В билетном зале было тесно до того, что опять было негде сидеть. Катя стояла в очереди, я сидела с детьми на скамейке. Уйти было нельзя, так как место тогда заняли бы. Утром Катя и дети сумели пройти в ресторан и покушать там, а мне не удалось. Достать что-либо в ларьке тоже не пришлось, и в этот день я ничего не ела. От шума и сутолоки в зале трещала голова. Сначала хотелось кушать, потом это чувство притупилось. Дети страшно утомились. Я страдала за них невероятно, но что я могла сделать? Я побывала опять у всех начальников, и все без толка. Все говорили мне одно и то же, что в такое время ездить нельзя, что надо было сидеть, где сидели. Может быть, они и правы были, но если уж поехала, то надо было доехать до конца. День прошел в утомительном ожидании. Вечером выяснилось, что билетов опять нет. Дети хотели кушать. У меня были сухари, но они были в камере хранения. Около нас на скамейке сидели какие-то парни и все время жевали хлеб, доставая его из мешка и отрезая небольшими ломтями. Девочки смотрели на него и молчали. Я понимала, что они хотели кушать, но они не просили, зная, что у меня ничего нет. Уже поздно вечером я не вытерпела и обратилась к одному деревенскому парню, сидевшему рядом, с вопросом, не продаст ли он мне кусок хлеба. (Я видела, что у него в мешке есть хлеб.) Он очень поспешно развязал мешок и дал мне приличный кусок хлеба. Я спросила, сколько ему заплатить, он возмущенно отмахнулся, сказав, что за это деньги не берут. Поблагодарила его и дала детям хлеб, оставив себе небольшой кусочек. Это был наш ужин. После этого я кое-как уложила детей спать. Самой спать было нельзя, сторожиха то и дело обходила пассажиров и будила сонных: спать в зале не разрешалось. Только закроешь глаза, как слышишь окрик: «Не спать!» От этих окриков можно было сойти с ума.
На следующее утро снова не достали билетов. Катя заявила, что она уезжает обратно. Я не возражала. Решила уехать снова к Тосе, дать Моне телеграмму и ждать или его, или какого-нибудь случая. Катя пошла доставать себе билет. Я поехала в город. Оставила детей у соседки-казашки и снова вернулась на вокзал, взять кое-что из камеры хранения. Вернулась у Тосе вечером. У нее была телеграмма от Моны о том, что выехать он не может, если нужно, вышлет деньги. А в это утро я дала ему вторую телеграмму о том, что выехать нет никакой возможности. Рассказала Тосе о всех своих неудачах и попросила разрешения побыть у нее еще несколько дней, надеясь на приезд Моны. Но на следующее утро ее приятельница, с которой она вместе жила, Ядвига Николаевна, забежала со службы домой и принесла мне записку от заведующего отделом эвакуации райисполкома, где он обращался к начальнику эвакопункта вокзала с просьбой оказать мне содействие в получении билетов. С этой запиской я поехала на вокзал, отыскала эвакопункт, его начальника, но ничего конкретного от него не получила, кроме записки к начальнику вокзала. Пошла снова к начальнику вокзала. Он снова мне доказывал, что надо было сидеть на месте и никуда не ездить, но под конец, когда я упорно не уходила, он сказал, чтобы я зашла завтра утром, и он, может быть, что-нибудь сделает. Вернулась к Тосе, по пути купила в магазине корзину и ремни для постели, дома перепаковала свои ручные вещи, все уложила. На следующее утро, это было воскресенье, но все работали, чтобы 1-го отдыхать, мы встали рано и отправились опять на вокзал, и опять пешком, а вещи везла на санках драная татарка, которую я наняла с ее санками. Приехав на вокзал, оставила детей на улице с вещами, а сама пошла прямо к начальнику вокзала. Он посмотрел на меня, на записку и предложил пойти в очередь. Я чуть не заплакала. Тогда он взял мою записку и написал на ней в кассу, чтобы мне выдали 1 взрослый и 2 детских билета. Это было уже нечто существенное. Побежала в кассу, где в это время милиционер уже устанавливал очередь. Подойти к кассе не было возможности, меня всунули в очередь, сначала близко, потом впереди меня народ все прибавлялся, и в конце концов билет я опять не получила. Вышла на улицу, не зная, что дальше предпринять. Проведала девочек, они совсем замерзли. Тогда я стала действовать более решительно. Вернулась в билетный зал, сквозь гущу людей протолкалась к кассе и через чьи-то головы протянула руку с запиской к кассирше, ничего не говоря. Она сердито посмотрела на меня, но записку взяла и прочитала и, к великому моему удивлению, вдруг спрашивает, куда мне нужны билеты. Не веря себе от счастья, я схватила билеты и помчалась к своим девочкам, продрогшим, плачущим. Но когда они узнали, что я достала билеты, они забыли про холод и согласились еще посидеть, пока я принесу вещи из камеры хранения. Скоро подошел и поезд. Когда надо было идти в вагон, девочки от меня вдруг удрали, и я с носильщиком (который, на счастье, подвернулся) отправилась в вагон, оставила там вещи и пошла искать своих девчат. Они спокойно разгуливали по платформе, обнявшись и что-то напевая. Наконец расположились в вагоне, заняв целую скамейку внизу. Все мучения остались позади. Впереди Омск. Сильно хотелось кушать. Последний раз мы ели в субботу вечером, в ресторане. С тех пор прошли уже почти сутки. У меня было немного сухарей и соленая брынза и один бутерброд из черного хлеба с колбасой, который у нас остался после ресторанного обеда. Поделила все это детям, потом достали немного воды, и это было все. А соседи по купе, как нарочно, принимались несколько раз кушать, доставали белый хлеб, селедку, сыр, масло, молоко…
