Приехали в Омск около часу ночи по местному времени. В камере хранения была большая очередь, и пришлось там протолкаться часа 1,5. Дети ожидали вместе со мной. Наконец освободились от вещей и пошли в вокзал. Как не– транзитных пассажиров нас, конечно, не хотели впустить в вокзал, но когда я объяснила, что на ночь мне некуда деваться, нас впустили. Здесь дежурные оказались более сговорчивы, чем в Петропавловске. В вокзале тоже было лучше, можно было спать. Уложила детей на скамейку спать, а сама пошла бродить по вокзалу. Позвонила по телефону Моне на завод. Его уже не было. Попросила передать ему утром, что жена и дети ждут его на вокзале. Время до утра тянулось страшно медленно. Утром снова позвонила на завод, меня долго не хотели соединять с цехом, а когда соединили, то Моны там не оказалось, но какой-то мужской голос сказал, что ему все передали. Стала ждать. Дети проснулись. Попытались было покушать в ресторане, но ничего не вышло, там обслуживали только пассажиров с поезда. Были без еды уже вторые сутки. Около девяти утра вышли к билетной кассе, чтобы нас было легче найти. Я все время выходила на улицу и смотрела во все стороны. Ноги замерзли, устала, от голода, правда уже не острого, была какая-то легкость в теле. Наконец, около десяти часов, поднимаясь по лестнице на улицу, я столкнулась с Моной. Прежде всего бросилось в глаза, что он очень сильно похудел. Обнялись, расцеловались, и от волнения я слова не могла выговорить. Пошли к детям. Талочка обрадовалась, глазенки засияли, и она заулыбалась, забыв все огорчения. Лидочка скромно держалась в стороне. Я, конечно, не выдержала, все пережитое комом подкатило к горлу и сжало его, выдавив слезы из глаз. Закрылась шарфом, чтобы слезами облегчить душу.
Домой поехали на трамвае. Было очень тесно и очень холодно. Ехали на трамвае полчаса, потом шли пешком, очень долго, как мне показалось. Я еле тащилась. Только теперь почувствовала, как я безумно устала. Ноги подкашивались и не хотели идти. Наконец дошли до дома. Это была окраина города, домик деревенский, но отдельный, без хозяев и без соседей. Паши не было дома, на двери был замок, и ключ был у нее. Мона выломал одну петлю, и мы вошли в дом. Кушать и спать было единственным нашим желанием. На кухне в кастрюле было молоко, на столе черный хлеб. Конечно, для четырех ртов этого было мало, но все же лучше, чем ничего. Покушали и замерзли, почувствовав после холодного молока, что в доме страшно холодно. Легли втроем на единственную кровать, укрылись всей одеждой, какая была в наличии, и уснули. К концу дня пришла с базара Паша. Она мне очень обрадовалась, чувствовалось, что она стосковалась по живой душе и по хозяйке. Для ее неинициативной натуры необходима была хозяйская указка. Вечером этого же дня Мона достал грузовую машину, и мы поехали на вокзал за моим багажом.
На следующий день, 30-го, намеревалась заняться пропиской, но вместо этого Мона вручил мне ордер на дрова и предложил разыскать склад и привезти дрова домой. Поехала искать склад. Город новый, незнакомый, народ все больше приезжий, кого ни спросишь, никто ничего не знает. Часа четыре кружилась по улицам, замерзла, разозлилась, но стыдно было вернуться к Моне на завод и сказать, что я ничего не могу найти. Вышла к берегу Иртыша и случайно увидела возчиков с дровами. Спросила, где 7-й дровяной склад, и первый раз услышала довольно определенный ответ, что 7-й склад находится на другой стороне Иртыша. Идти туда надо было прямо по льду. Отправилась и наконец нашла. Узнала, что дрова есть, но надо сначала найти возчика. Случайно подвернулся возчик. Пока взяли дрова, пока приехали домой, прошло еще 4 часа. Только к вечеру попала я домой, продрогшая до костей, усталая, но с дровами.
Следующий день, 31-го, с утра разыскивала милицию, чтобы прописаться, потом доставила стандартную справку на карточки, потом отнесла ее Моне на завод, а к вечеру вместе с ним отправилась получать спецпаек в магазин. Простояли в очереди часов до одиннадцати вечера. Получили приличный паек по теперешним временам – муку, сахар, вино, конфеты, мыло, колбасу, сыр, соленую рыбу и даже спички. Мона еще до моего приезда договорился встречать Новый год в компании с Табачниковыми, и я чувствовала, что ему очень хочется пойти туда. Мне было немножко грустно оставаться одной в этот вечер, но я не возражала. Здесь не Москва, и надо больше молчать, чем говорить о своих желаниях. Из магазина Мона проводил меня домой и ушел обратно в город. А мы с Пашей выпили по стаканчику красного вина, встретили омский Новый год и легли спать.
На следующее утро еле поднялась с полу, где я спала. В доме был такой холод, что замерзали руки и ноги. Я чуть не плакала, а дети так и не вылезали из-под одеяла на кровати. Паша топила плиту, но почему-то она ничего не нагревала. В доме был полнейший хаос. В комнате лежали мои вещи в нерасшитых тюках. Вещи Моны, тоже еще в мешках, лежали на полу, хотя они жили здесь уже два месяца. Из мебели было: кровать, сколоченная из досок, на козлах; стол, состоящий из старой чертежной доски, прибитой к моему московскому фанерному ящику из-под книг, и двух маленьких табуреток. Это было все. Белье в мешках лежало на полу, книги лежали на маленькой полочке в углу, на подоконниках лежали и стояли все мелкие предметы, как пузырьки, зеркало, письма и прочее. В кухне имелась мебель: стол, полка для умывальника, два настенных шкафа для посуды, в чуланчике Пашина кровать на козлах. Но Паше, видимо, не хватало шкафов и стола, так как вся посуда, кастрюли, кулечки, мешочки стояли и лежали на полу, стол был завален, полки были заняты, все было грязное, копченое, в углу кухни лежала гниющая гора очистков, – в общем, вид был неуютный, и я сразу увидела, что моя Паша осталась, чем была, – ей хоть крокодилы от грязи заводись, она все равно не потрудится навести порядок, считая это бесполезной работой. Дров у них не было, не было хозяйственных мелочей, как, например, кочерги для плиты и совка для угля. Топили плиту и мешали угли затвором от двери, который потому весь обгорел. Не было умывальника, и умывались при помощи поливания из кружки. Таз для умывания стоял около кухонного стола, и к нему нельзя было из-за этого подойти. Одним словом, когда я посмотрела вокруг себя, у меня руки опустились, и я не знала, за что взяться. Прежде всего забрала у Паши скамейку, которую ей сколотил Мона, чтобы лазать на печку, и уложила на ней белье. На кухне очистила шкафы и убрала туда всю посуду. Убрала из угла гниющие очистки, убрала все с полу. Работала с утра до поздней ночи, вся в грязи, в копоти, которую Паша обильно развела. Купила умывальник, совок и щипцы для плиты. Поместила умывальник в другом углу кухни. Перенесла вешалку для пальто от кровати к двери. Купила детям одну кровать на двоих. Через некоторое время случайно купила воз дров, состоящий из гладких ровных дощечек. Вооружившись топором, стала сколачивать мебель: сбила тумбочку с двумя полками для белья, этажерку с тремя полками для книг, расширила нашу кровать, сбила две табуретки, одну для таза под умывальник, другую для сидения, но, правда, сидеть на ней нельзя, она больше служит у нас вместо столика для белья, которое у нас постоянно чинится и гладится. Сколотила еще столик с полками для девочек. Всю эту мебель расставила по местам, закрыла салфетками, и получилось довольно прилично: и белье лежит на месте, и книги, и детские книги и игрушки. Комната приняла вполне жилой вид. Когда с мебелью было покончено, принялась приводить в порядок постель и белье. Матрацев у нас достаточно, но подушки были неважные. Распорола Талочкину перовую перину и сделала из нее две большие подушки, и из бывших четырех подушек тоже сделала две большие, получилось четыре хорошие подушки. Перечинили все простыни, сшили две смены наволочек, сшили Моне две смены белья, перечинили все чулки и носки. Работала с Пашей с утра и до ночи без всякого отдыха. В отношении моего поступления на службу Мона сказал, чтобы пока я сидела дома, на что я с удовольствием согласилась. Иногда все-таки приятно посидеть дома и похозяйничать.
