Вчера была с девочками в ТЮЗе. У них было коллективное посещение школой, а я пошла, чтобы проводить Талочку, так как ходит она очень медленно и без меня она ни за что не дошла бы до театра. Шел спектакль «Таинственный остров» по Жюль Верну. Спектакль хороший, но обстановка в театре мало располагала смотреть на сцену. Ребята шумели, стояли на скамейках, не раздевались, так как в зале было страшно холодно. В антрактах шумели еще больше, толкались, дрались. Странно, что отсутствовали театральные служащие, или, может быть, они и были, да ничего сделать не могли? Театр напоминал школьный зал, и не было этой обычной театральной торжественности, которая создает определенное настроение даже в детях и заставляет их, затаив дыхание, смотреть на сцену. Больше я в этот ТЮЗ не пойду, и девочкам лучше дома сидеть. И потом, это страшно далеко от нашего дома, а ехать не на чем. Талку пришлось тащить все время за руку. Спектакль был, конечно, трудный для них, и они ничего не поняли, но обе заявили, что было очень интересно и им очень понравилось. А когда Мона спросил их, что же они все-таки видели, они ничего не могли рассказать.
Недавно я кончила им читать большую книгу, «Марка страны Гонделупы» Могилевской. Книга написана о первоклассниках, написана просто и понятно. Слушали они ее с удовольствием, а вчера Талочка начала ее рассказывать Моне и рассказывала так подробно и так складно, что я просто удивилась. Память у нее хорошая, и говорить она умеет, хорошо строит фразы. Лидочка слушала эту книгу вместе с ней, но, конечно, совсем не в состоянии рассказать ее содержание.
Недавно я купила им географический атлас, так Талка уже довольно прилично ориентируется в земном шаре, показывает Америку и Африку, главные города СССР, столицы республик. Память у нее отличная. Только раз ей что-нибудь расскажешь, и она уже запоминает это надолго и со всеми подробностями. Все время мечтает о Москве, об оставленных игрушках, о бабушке, которая в Батуме. Меня она не особенно любит, это потому, что я редко бываю ласковой.
Я не люблю детей, не люблю подолгу с ними заниматься, часто кричу на них, когда они шалят. Талочка часто подходит ко мне, ей хочется, чтобы я с ней поиграла, но мне это очень трудно, не умею я быть веселой с детьми. Часто сознаю, что я не права, что для детей надо и притворяться иногда, но характер чертов, недобрый. Еще очень стесняет Паша, без нее мне легче развязать себя, пошутить с детьми, а при ней я как скованная, не хочется рот раскрывать. Не люблю я ее, хотя тоже совершенно несправедливо. Работает она много, и мне без нее было бы трудно, но она меня всегда связывает своим присутствием.
Конец марта, а погода еще зимняя. Правда, солнце светит целый день и днем тает, но воздух все же морозный, и ветер холодный.
Жизнь у меня сейчас проходит беспокойно и нелепо. Не работаю, а без конца дергаюсь, вернее, меня дергают. Я ничего не хочу сейчас, я согласна голодать, ходить плохо одетой, не иметь развлечений, никуда не ходить, но я хочу, чтобы меня не трогали, чтобы мне дали покой. Но этого нет. Заставляют работать. Может быть, меня и использовать негде, но я должна подчиниться постановлению правительства. Сейчас мне дали отсрочку, но я уверена, что это ненадолго. Наступит весна, и будут приглашать куда-нибудь в колхоз или на огороды. Теперь еще в Омске идет сейчас обязательное уплотнение. У кого более или менее свободно, тем дают еще жильцов. К нам тоже приходила какая-то тетка из райсовета по этому вопросу. Но у нас площадь небольшая, а людей пять душ, говорит, что нам некуда вселять. Но ожидать, конечно, всего можно. Вчера к соседям уже вселились два раненых красноармейца, один без руки, другой без ноги, и оба от радости выпившие. Я себе даже представить не могу, что вдруг к нам тоже кого-нибудь вселят. Комната одна, даже кровать лишнюю некуда поставить. Будут торчать какие-нибудь красноармейцы, и будешь чувствовать себя как на вокзале. Я все-таки не понимаю, как это можно делать такие вещи, вселять в семью чужих людей. Или я, сидя дома, от жизни отстала, или уж такая я несознательная, но я не понимаю этого, не понимаю этого нарушения личной жизни человека. Мы сейчас не имеем никаких прав. С нами могут сделать все, что угодно. Если ты работаешь, ты не имеешь права уйти с работы, хотя бы она тебе материально и ничего не дает. Переменить место жительства нельзя, но в то же время тебя могут помимо твоего желания переселить куда угодно. Сейчас из Омска в районы выселяют 30 тысяч местных жителей, а вместо них будут поселять эвакуированных. Люди жили годы, десятки лет, имеют дома, хозяйства и теперь должны все бросить и начинать где-то жизнь заново. Не понимаю ничего. Где же наша свобода? Война, конечно, дело необычное, но ведь воюем мы только 9 месяцев, а от нашего благосостояния, свободы и прочих преимуществ советских граждан не осталось и следа. Мы уже голодаем, а через полгода будем ходить голые, так как выменяем нашу одежду на продукты, потому что зарплата сейчас – это карманная мелочь, на которую можно купить 6 кг мяса в месяц, это на самую высокую зарплату. Мона в месяц приносит домой чистых денег 600–700 руб. А цены такие: мясо 100 руб. кг, картофель 450 руб. мешок, молоко 20 руб. литр, мука была 600 руб. пуд, сейчас, говорят, 900 руб. стала. Вот и живи как хочешь. У нас, конечно, особенно тяжелое положение, один работает, а семья пять человек. Надо мне, конечно, идти работать, но что толку от работы? Лучше весной заняться огородом, посадить картошку, больше пользы будет. Только не дадут ведь сидеть дома.
В прошлое воскресенье, 15-го, приехал хозяин нашего дома, привез на базар мясо, капусту и, кстати, получил с нас квартплату за полгода и забрал кое-какие вещи. Видно, такой скопидом, что дальше некуда. Мясо все менял на мануфактуру и другие вещи. Я у него купила гуся за 180 руб., 5 кг капусты по 10 руб. и 1 кг сала за 100 руб. Потом на расческу выменяла у него язык коровий. Своих денег у меня не было, истратила деньги Табачниковых. Собиралась после выходного поехать на толкучку продать что-нибудь, но, как нарочно, все нездоровится, и поехать трудно. Вчера Мона принес 200 руб., получил с кого-то старый долг, так что теперь как– нибудь обойдусь. Дети с наслаждением едят гусиный суп и хлеб с гусиным салом. Для них это прямо праздник. И у меня на душе немного спокойнее стало, есть картофель, гусь, язык, сало, масла немного, а там что-нибудь еще подвернется. Как-нибудь проживем, только бы время шло быстрее. Дни проходят быстро, а вот вечера и ночи тянутся, потому что нет света.
24 марта, вторник
Вчера легла спать в 10 часов вечера. Так как меня лихорадило, я укрылась очень тепло, укрылась с головой, но согреться не могла. Вся дрожала, и особенно мучили ледяные ноги. Мона пришел в 12, и я до него не могла уснуть. С ним мне стало немного теплее, но уснуть все же не могла. Долго лежала, потом встала к Талочке, потом уже кое-как удалось уснуть. Просыпалась много раз. Под утро разбудил шум ветра на улице и хлопанье ставен. Ветер сегодня очень сильный, все скрипит и хлопает. Встала в 9 часов с чувством озноба во всем теле. И что это такое со мной, ведь уже больше недели мучаюсь так, особенно по вечерам в кровати не могу согреться. Сегодня что-то особенно тошно. Мучает постоянный голод, хочется хоть раз покушать досыта. Но что покушаешь? Все запасы на учете, все рассчитано, покушать раз досыта – это, пожалуй, надо будет лишиться запаса почти двухнедельного. Хочется безумно молока, но оно стоит 20 руб. литр, а денег нет. Сейчас, когда я вспоминаю московскую жизнь, мне не верится, что я там когда-нибудь кушала досыта. Вспоминаю и не верю себе, что у нас всегда черствел хлеб, который мы никогда не съедали до конца, особенно черный и белый за 1 руб. 70 коп. килограмм. Черного хлеба мы брали 500 г на весь день, и он у нас оставался. И вот я все пытаюсь представить себе, неужели мне не хотелось тогда кушать хлеб? Или кашу, которую я с трудом заставляла себя есть каждое утро? Не верится, не верится, что не хотелось пить чай просто с сахаром, а пили только с вареньем и конфетами, хлеб ели только с маслом и не очень охотно. Неужели это все было? Девочки часто устраивают вслух «воспоминания», чего они кушали в Москве, но им-то все-таки легче, они еще здесь не голодают, пища хоть и однообразная, но они имеют ее досыта. А вот мне, Моне и Паше приходится буквально голодать. У Моны в столовой сейчас стало очень плохо, и он тоже целый день бывает голоден, а дома вечером и утром кушает целый картофель, холодный, с капустой кислой. Мясо и жиры идут в пищу только детям. Война идет уже 9 месяцев, сколько еще она продлится? Из Москвы и сегодня ничего нет. Получила сегодня письмо от Любы Цвайг, Валиной подруги, она в Семипалатинске, преподает литературу в шестых классах. Тоже голодает. Голод, видимо, настолько ощутим для всех, что люди уже не стесняясь говорят об этом чувстве. Все помыслы устремлены на изыскание пищи. От Вали она, по-видимому, получает письма, странно, что я ничего не получаю. Сейчас уже третий час, скоро придут девочки из школы, пообедаю и пойду на телеграф, дам еще телеграмму в Москву. А сейчас надо написать ответ Любе.
