25 марта, среда
«Интересная» жизнь все-таки наступила. Сегодня с утра собралась ехать на толкучий рынок, чтобы загнать кое-что, так как денег нет. Провозилась все утро дома, вышла уже часов в двенадцать дня. Только от ворот отошла, подходит деревенская баба, предлагает картошку, но предупреждает, что она не продает, а только меняет на ситец. Позвала ее к себе. После длительной торговли поменяла пять метров мануфактуры на мешок картошки и кусок сливочного масла граммов в 400. Другая баба, которая после подошла, предлагала жареную баранину и печеный хлеб за что-нибудь из старья. Но с этой бабой я как-то не успела сговориться, так как пришли соседки, и очень жалею, что не выменяла у нее мясо и хлеб, так хочется покушать хоть раз досыта. Весь день думаю о жареной баранине. На толкучий рынок уже не поехала, поздно было. Пошла к Моне на завод, вызвала его, сообщила ему о своем обмене, потом пошла на телеграф, дала своим в Москву еще телеграмму. Потом зашла на базар, там продавали горох, 30 руб. за кг. Встала в очередь, простояла 2 часа, и горох кончился далеко до меня. А я уже стояла и мечтала о гороховом супе. Домой пришла в 6 часов. Пообедала, и вот день кончился. Сейчас уже около восьми. Темнеет. Девчата мои куда-то убежали гулять, около дома их не видно, придется, видно, идти искать. Вечерами очень тоскливо. Керосина нет, фонарь зажигаем, только когда кушаем, остальное время сидим в потемках. Девчата от скуки ссорятся, а я просто изнываю от безделья. Спать ложусь в 10 вечера, хотя с удовольствием бы сидела до двенадцати и читала.
26 марта, четверг
Сегодня с утра поехала на толкучку, вернее, пошла пешком, так как автобус эти дни не ходит. Пришла туда и первые полчаса ходила и смотрела, прежде чем решиться вытащить свой «товар». Продающих было много, больше, пожалуй, чем покупателей, и гораздо больше, чем зимой, когда я покупала там Моне валенки. Хорошо одетые дамы, простые бабы, военные продавали всякое барахло. Видно, к весне нужда приперла многих, кушать надо. Я никак не могла решиться начать торговлю и хотела было уже удрать обратно домой, но потом рискнула, открыла сумку и вытащила кончик платья (я взяла с собой платье, которое только в прошлом году сшила и которое после стирки село и стало мне мало, свои галоши, почти совсем новые, и детские галоши). Подошла какая-то тетка, пришлось платье вытащить. Яркая расцветка моего платья привлекла ко мне много покупательниц, но маленький размер никого не устраивал. Но все-таки нашлась одна, которая купила его за 280 руб., тут же другая купила галоши на 300 руб. С детскими галошами пришлось походить. Просила я за них 200 руб., но все смотрели и молча обходили. Наконец одна предложила 70 руб., я отдала, чтобы не ходить больше, и ушла с базара. Моя выручка была 650 руб., то есть столько, сколько Мона получает за месяц на руки. Честное слово, нет смысла работать, лучше прожить все, что есть, и оставаться госпожой своего времени. А вообще противно, скучно, тягостно. Обратно идти было опять тяжело, ветер сегодня, и у меня почему-то не двигались ноги. Зашла на завод, позвонила Моне, он пообещал минут через 20 выйти ко мне, я ждала 45 минут, разозлилась и ушла домой, не дождавшись его. Было уже около четырех часов, когда я пришла домой. Обед еще не был готов, так как дрова сырые и плита не нагревалась. Пришлось 1,5 часа ждать обеда. Обнаружилось, что вымененная вчера картошка оказалась сладкой. Что теперь с ней делать, не знаю, но кушать вареной ее нельзя. Вид у нее совсем не мороженый, а как сваришь, делается мягкой и приторно-сладкой. Влопалась, обидно, что ситец зря променяла.
Сегодня получила письмо от Наташи, моей старой школьной подруги. Она в Москве, работает техническим редактором в Воениздате. Работы много, и она довольна. Письмо из Москвы шло 2 недели, все мои родные живы и здоровы, Валя приезжала в Москву и снова уехала. А мне они ничего не сообщают, и я все время волнуюсь. Странно, что Валя из Москвы ничего мне не написала, я ведь все время в телеграммах спрашивала, где она. Может быть, они обиделись на меня, что я не встретила Шуру? Но это совсем не похоже на моих родных. Доверенность на наши вещи они получили и теперь только ждут транспорта, чтобы перевезти все к себе. Наташа пишет, что Валя очень весела, хорошо выглядит, и прибавляет: «не то что мы с тобой, пыжики». Мне после этого письма стало как-то грустно. Опять шевельнулось угрызение, что я уехала из Москвы. Подумала, что, в сущности, я здесь очень одинока, что с моим характером мне очень не хватает заботы обо мне моих родных. Мона знает только свой завод, и от него внимания и заботы ждать нечего. Дети еще в таком возрасте, когда живут только своими детскими интересами. Пашу я недолюбливаю и говорю с ней мало и редко. Больше у меня здесь никого нет, поэтому я так и тоскую по Москве и своим родным. Как бы хорошо сейчас было пожить с мамой, с отцом, с сестрами. Возможно, живи я сейчас с ними, я бы, вероятно, тосковала о муже, но что-то мне кажется, что эта тоска теперь не была бы уж такой острой, как раньше. Одним чувством можно жить в спокойной, сытой обстановке, а сейчас это трудно. Хочется участия, немножко ласки, не физической, а душевной, но какое же может быть участие, если муж приходит в 12—2 ночи и уходит в 7.30 утра, придя, ложится в кровать и просит не разговаривать, так как он устал, а утром какие же разговоры между одеванием, умыванием и едой? Да и о чем говорить? Я ему обычно сообщаю о своих покупках и обменах, иногда о детях что-нибудь. Что я ему еще могу рассказывать, ведь нечего, абсолютно нечего. Всякие мои переживания, настроения, волнения ему неинтересны. В свои дела по работе он меня тоже посвящать не может, мне неинтересно. Так и получается, что живешь одна. Мне вспоминается жизнь моих родителей, как непохожи были и есть их отношения на наши. Отец и мать всю жизнь были неразрывно связаны друг с другом, ничего не делалось без совместных советов, переживания одного были переживаниями другого. В устройстве быта, в воспитании детей они принимали одинаковое участие. Развлекались всегда вместе. Бессознательно наблюдая их жизнь, я создала себе представление о взаимоотношениях мужа и жены как о чем-то очень прочном, неразрывном, тесно связанном всевозможными узами, физическими и моральными. Поэтому я так страдала в первый год своего замужества. Любимый человек, как только стал мужем, почему-то стал менее близким. О взаимных советах, помощи в быту не могло быть и речи. Он не выносил никакого вмешательства в свою личную жизнь, в свои настроения и больше считался с мнением своих родных, чем с моим. Сейчас все это в прошлом, и теперь меня все это мало волнует – внимателен он или нет, заботлив или груб – мне все равно. Живет как-нибудь, не противны друг другу, и ладно. Сейчас мы почти не ссоримся, так как мало видимся, редко говорим, а главное, каждый живет сам по себе, так чего же ссориться?
27 марта, пятница
Вчера вечером получила телеграмму из Москвы о том, что все здоровы, что вещи из нашей комнаты перевезены и что адрес Вали старый. Письмо Наташи и эта телеграмма успокоили меня. Значит, все живы и здоровы, а это самое главное.
Наши вещи перевезены, значит, с нашей комнатой в корпусах покончено. Как ни странно, но в глубине души у меня шевельнулась радость при мысли о том, что с корпусами все покончено. Я ненавидела корпуса, свою квартиру, свою комнату, особенно летом. Часто с ужасом думала о том, что придется, может быть, прожить там всю жизнь. И вот все неожиданно кончилось. Теперь если и придется вернуться в Москву, то рассчитывать можно только на квартиру своих родных.
