11 июня, четверг
9-го была на абортной комиссии. Опять, как и две недели назад, беременность определили в 5–6 недель. Странно. 10-го с утра началась беготня. Утром в совхоз за молоком, потом в поликлинику платить деньги (50 руб.) за аборт, потом в магазин за хлебом, из магазина в баню, и все это по дикой жаре и с полной сумкой. Пришла домой около трех. Надо было обедать и собираться в клинику. Обед был по теперешним понятиям хороший. Перед супом приготовила маринованную селедку, которую только что получила в магазине. К ней сделала гарнир из зеленого лука, редиски и картошки. Потом ели суп из бобов и кашу из пшеницы. После обеда стала собираться в клинику. Я думала, что если у меня есть направление, так, возможно, меня сразу положат. Сделала все распоряжения Паше, попрощалась с девочками, сказав им, что еду в Коломзино, и пошла. Настроение было прескверное. Причина – ужасное происшествие у соседей. Накануне днем соседка, которая работала прачкой в ресторане, ехала домой и везла на тележке белье и обед из ресторана для семьи. В центре города на нее налетела грузовая машина и раздавила и ее, и тележку. В больнице она прожила всего 15 минут, успев, однако, сообщить свой адрес домашний и место работы. А дома ничего не знали, ждали ее с обедом и вечером уже начали беспокоиться ее отсутствием. Муж и старшая дочка отправились на поиски и в ресторане узнали всю историю, а туда позвонили из больницы. Вторая дочка, девочка лет 15, до самой ночи ходила около дома с самым младшим ребенком двух лет и все плакала. Осталось четверо детей и муж. Двум старшим девочкам 17 и 15 лет, двум младшим мальчикам 5 и 2 года. Живут они страшно бедно, и единственным приличным заработком был заработок матери, а главное, она имела возможность брать в ресторане обеды домой, что сейчас дороже всяких заработков. Вот не повезло семье, такая нелепая история. А недавно у других соседей рядом с ними умерла дочка замужняя, оставив годовалого ребенка. У нее было крупозное воспаление легких, она месяца два лежала в кровати и угасла. У меня шевельнулось суеверное чувство – что следующая, третья очередь за нашим домом. И мне сразу стало страшно идти на аборт. Если со мной что-нибудь случится, что будет с детьми? Они погибнут без меня. С тяжелым чувством отправилась в клинику. По пути зашла позвонила Моне. Он вышел с завода и пошел проводить меня. Клиника оказалась близко, напротив поликлиники. Там выяснилось, что надо было прийти с 12 до 3 дня, чтобы получить назначение на аборт. У меня отлегло от сердца. Вышли во двор, я достала из сумки бутылку с ягодной настойкой, что хотела взять с собой, и мы с Моной распили эту бутылку. Это я завариваю кипятком ягоды сухие черной смородины, что нам недавно выдали в магазине на пропуск, потом охлаждаю и с удовольствием пью. Пошли обратно. Идем мимо облдрамтеатра, Мона говорит, зайдем, купим билеты на что-нибудь. Зашли и с рук купили билеты на 21 июня на «Свадебное путешествие», рассчитывая, что к этому времени я разделаюсь. По дороге меня мучила жажда. Выпила в киоске кружку простой холодной воды за 3 коп., а через 5 минут снова хотела пить. Проводила Мону до завода и поплелась домой. Буквально поплелась, так как ноги устали безумно, да я еще надела туфли на каблуках, так совсем ходить не могла. Было желание разуться и идти босой, но как-то неудобно было. Шла тихо-тихо и кое-как дошла. Дома разделась, разулась, завернула ноги в мокрую тряпку и легла. Вечером, после ужина сидела во дворе и читала, пока не стало темно. Потом вышла за калитку и стала ждать Мону. Сидела на завалинке до двенадцати часов ночи и все-таки дождалась. Меня вчера мало тошнило, и я встретила Мону не так неласково, как в последние вечера и ночи…
Сейчас приходила дочка погибшей прачки. Плакала – не знают, что делать, чем жить. Им советуют ехать в колхоз, по-моему, тоже, это будет наиболее разумным. В колхозах здешних живут хорошо, сытно. Работать они там смогут, физически они здоровые. Они должны были мне деньги, еще мать занимала, вчера приносили, я отказалась взять. Хоть маленькая помощь пусть моя будет. А вообще их горе камнем лежит у меня на душе. Жаль их, но чем помочь в такое тяжелое время?
Сегодня пошла к двенадцати в клинику. Там меня исследовали и подтвердили, что беременность у меня действительно 6 недель только. Взяли мазок и предложили прийти через неделю. Пожалуй, в театр-то идти не придется 21-го. Жаль, хорошая вещь, говорят. А если придется, так, значит, до операции и мне нечего будет одеть. Меня сейчас уже разносит, а к двадцать первому не влезу ни в одно платье.
Погоды стоят жаркие, душные. Спать приходится с закрытыми окнами, по-деревенски, и ночью бывает безумно жарко.
На базаре резко упали цены на продукты. Картошка стоила 800 руб. мешок, сейчас стоит уже 450 руб. Мука простая стоила 800 руб. пуд, сейчас 500 руб. У крестьян большие запасы, сейчас они их вывозят, картофель ведь трудно теперь сохранить, а раз подешевела картошка, мука тоже стала дешеветь. Только вот молоко по-прежнему дорого – 30 руб. литр, и яйца 100 руб. десяток. На базаре масса зелени – редиски, лука. Но у нас в огороде это есть свое, редиска уже большая, салат, лук. Так приятно иметь к столу зелень со своего огорода.
Небо стало облачным, дует прохладный ветер, есть хоть чем дышать, а то днем прямо баня какая-то. За хлебом я сходила после клиники. Вернулась домой в 2 часа, пообедала и легла спать. Уснула хорошо, да мухи закусали, но все же я отдохнула. Сейчас надо заняться детскими туалетами, вытащить все и пересмотреть.
14 июня, воскресенье
Дни проходят однообразно. В совхоз за молоком, в магазин за хлебом – вот уже 15 км отмеряно, и к обеду ноги не держат. После обеда небольшой отдых, потом сижу и делаю что-нибудь – шью, рисую вышивки, вечером читаю немного, пишу письма… К ночи мучаюсь тошнотой и с трудом засыпаю. Поскольку операция отложена, я о ней не думаю, а все же страшно, как вспомнишь.
Соседку, погибшую от уличной катастрофы, схоронили. Хоронил ресторан, где она работала. Похороны были хорошие, с музыкой, с обедом. Все наши соседи ходили, мы нет.
После похорон осиротевшие девочки немного повеселели, так как ресторан принял в них участие, обеих их берут к себе работать, а младших двух хлопочут устроить в интернат. Каждый день вечером младшая заходит к нам и обо всем рассказывает, а вчера зашли обе. Больше они, кажется, ни у кого из соседей не бывают, а к нам они ходят с самого начала, как я сюда приехала. Мать, бывало, все время заходила, часто одалживала у меня деньги и взамен оказывала мне всякие мелкие услуги. Последний раз, когда меня уже тошнило, я попросила ее достать что-нибудь соленое в ресторане. Она принесла мне на мясную карточку хорошую малосольную рыбу. Потом как-то, когда у меня вдруг появился аппетит на горчицу, она принесла целый стакан сухой горчицы. По сибирским обычаям такие услуги очень ценны. Здесь народ суровый, хоть умри, ничего для тебя не сделают, за деньги что-нибудь дают или делают, так и то считают это великим одолжением.
Из Москвы все еще ничего нет. Что там случилось, не понимаю. Паша вчера получила письмо из Москвы от брата, датированное 4/VI. Значит, письмо шло всего девять дней. Брат этот жил с семьей под Вязьмой в селе Леонтьеве, которое сейчас оккупировано немцами. Немцы пришли в село 7 октября 1941 года, и пришли так неожиданно, что застали жителей врасплох. Брат Паши, Миша, находился в это время на почте, где он работал заведующим. Когда немцы были уже почти в селе, мужчинам предложили бежать. Они побежали уже под обстрелом, и Миша не успел даже забежать домой. Дома у него остались жена, дочь лет семнадцати и сын лет девяти. О судьбе их он до сих пор ничего не знает. Бежали они до станции Туманово, оттуда, вероятно, пешком добрались до Москвы. Сейчас его мобилизовали, и он служит в Кунцеве. То же самое писала Паше ее сестра, которая 7 октября также бежала из села и тоже так же поспешно, оставила мать и не знает, что с ней. Сестра эта с каким-то эшелоном попала в Удмуртскую ССР и работает там сейчас бригадиром в колхозе. И брат, и сестра писали, что когда они отбежали от села и оглянулись – село горело. Значит, у Паши теперь нет дома… Тяжело ей, конечно, волнуется она за детей Миши, дочку Таню и сына Сережу. Другой сын, постарше, Женя, еще до войны уехал в Ленинград учиться в ремесленном училище, и от него уже давно ничего нет. Вот и рассеялась семья. Нет ни семьи, ни дома.
