С деньгами в этом месяце туго. На толкучке ни разу не была, ничего не продала, и сейчас должны кругом массу денег. Получку задержали Моне, приходится каждый день по мелочам занимать. Принесет домой деньги, раздадим долги, и опять без денег. А продавать что-нибудь сейчас не хочется, лучше позднее поменять на масло. Мона, конечно, утешает только тем, что у нас и дальше так будет напряженно, поэтому надо сократить расходы и сидеть голодными. Он только такой исход и видит. От него, конечно, совета разумного не получишь. Мужчина есть мужчина.
Мух развелось столько, что невозможно сидеть. Сегодня воскресенье, но у Моны нормальный рабочий день. Я, как всегда, утром совершила путешествие в совхоз, потом за хлебом и теперь сижу дома. Хотелось бы куда-нибудь пойти, но одна никуда не пойдешь. В такие моменты безумно скучаю по Москве.
21 июня, воскресенье
Сегодня опять воскресенье, Мона опять работает. Но днем мы все-таки ходили в облдрамтеатр смотреть спектакль театра Вахтангова «Свадебное путешествие». Спектакль оказался очень веселым, на молодежную бытовую тему, никакого отголоска войны. Мона пошел в театр с завода и из театра опять на завод. А я приплелась домой и не знаю, куда девать себя. Скучаю. На улице ветер и такая пыль, что делаешься серым от нее. Пришла домой, разделась, разулась, вымылась, стало легче. На аборт ложусь 25-го вечером. Не думала я, что так долго у меня это затянется. Но в клинике считают, что у меня маленькая беременность. Сейчас самочувствие хорошее. Почти уже не тошнит, слабости нет, в бане в обморок ни разу не упала. Со стороны легких тоже, кажется, все в порядке. Если бы не война, родила бы сына. Но сейчас благоразумнее, конечно, воспользоваться данным мне правом и сделать аборт. Мону возьмут в армию, так ребенок будет обузой. Мона, конечно, и слышать не хочет о ребенке, считает, что мне это ни к чему. Но я очень боюсь аборта.
На огород приятно стало выйти. Картошка большая, Паша ее уже окучивает, бобы и горох цветут, лук и салат кушаем ежедневно. И все остальное буйно растет, ползет по грядам, тянется вверх. В садике перед окнами тоже всходит картошка, во дворе часть картошки уже окучена, а часть только начинает всходить, та, что позднее всего была посажена. Редька растет на всех грядах, видно, она здесь хорошо родится, недаром ее столько на базаре продают.
Из Москвы до сих пор ничего нет. 18-го послала телеграмму. Видно, что-то там случилось и не хотят писать. Подожду еще два дня и дам телеграмму Вале. Кстати, от нее есть открытка, пишет всего несколько строк, о себе ни слова. Но это не важно, важно, что она на месте и получает мои письма, значит, она должна знать, что делается в Москве. Дора сегодня прислала письмо, очень одобряет, что мы завели огород. Еще бы! Сейчас мало кто не занялся огородом, каждый наголодался за зиму. Получила письмо от Любы Цвайг из Семипалатинска. Отец ее уехал в Москву, теперь они живут надеждой, что и они скоро вернутся туда. Счастливые! У них это, пожалуй, реальнее, чем у нас. Паша моя с того воскресенья болела расстройством желудка. Сейчас это повальная болезнь в Омске. Паша три дня не вставала с кровати, ничего не ела. Мне пришлось, конечно, хозяйничать.
22 июня, понедельник
Сегодня исполнился год войны. Когда она началась, в первые недели казалось, что такая война не может долго продлиться, самое большее год, за год, думали, все кончится. Но вот прошел год, а конца не видно. Положение на всех фронтах напряженное, и враг по-прежнему занимает бо´льшую часть нашей территории. Так может пройти и еще год, и еще… Правда, наше правительство ставит своей задачей закончить войну в 1942 году. Но это возможно было бы только при наличии второго фронта в Европе. Уже полгода 1942 года прошло, и пока никаких сдвигов.
А из Москвы все ничего нет. Это просто удивительно. Должен уже быть ответ на телеграмму. Что там случилось?
25 июня, четверг
Сегодня отправляюсь в клинику на аборт. А вчера с утра начались выделения как менструация. Уже несколько дней совсем не тошнит, самочувствие хорошее. Сегодня продолжается выделение крови. Очень боюсь операции…
Из Москвы до сих пор все ничего нет, и на телеграмму не отвечают…
12 июля, воскресенье
В клинику я попала 26-го, а выписалась 4 июля. В клинике я вела дневник в маленьком блокноте, карандашом. Там записано все, что со мной произошло, вплоть до дня выписки. Переписывать сюда нет смысла, жаль бумагу. 4-го с утра я узнала, что меня выписывают. Не надеясь на ранний приход Моны, я написала швейцару записку, чтобы позвонили на завод. Девушка-швейцар сначала все перепутала и не дозвонилась, и только когда я ей растолковала устно, она сумела дозвониться. Это было уже около двух часов дня. Я нервничала, так как няня принесла из кладовой мою одежду и предлагала немедленно одеваться и уходить. А мне не хотелось уходить одной и идти пешком, я все-таки надеялась, что Мона приедет за мной на машине. Приготовила свой мешочек, вымылась до пояса холодной водой, вытерла ноги, надела чистые носки, которые накануне принес мне Мона, и решила, что если до четырех его не будет, оденусь и уйду одна. Решила дождаться обеда. Но обед подали поздно. Только я начала кушать первое, очень горячее, как пришла сестра и сообщила, что пришел муж, что он нервничает, что машина ждет и просит одеться быстрее. Пришлось бросить обед, хотя очень хотелось кушать. Пошла одеваться. Одежда была до безобразия мятая, я ведь в тот вечер вымокла под дождем и все лежало сырое целую неделю. Мона ждал у самых дверей приемной. Поцеловались. Как всегда, когда я встречала его после разлуки, я сразу забыла все обиды, осталось только чувство радости от встречи с ним.
У ворот ждала машина. В машине разговаривать особенно не пришлось из-за близости шофера. Дома нас встретили только девочки. Паша была в магазине. Девочки как будто обрадовались мне. Мне хотелось кушать. Достали из подпола простоквашу и за компанию со мной сели все за стол.
Покушали простокваши с хлебом и холодной картошкой, вернее, без хлеба, его было очень мало, и только мне дали маленький кусочек. После этого Мона ушел на завод, а я легла на кровать, все-таки еще чувствовала слабость. Паша пришла часа через два. Особенного удовольствия встреча с ней мне не доставила. Следующий день, в воскресенье, я пыталась лежать, но ничего не вышло. Накануне Мона дежурил ночь и утром пришел отдыхать. Паша ушла в магазин, мне пришлось готовить обед, так что лежала с перерывами. В понедельник хотела идти поддуваться, но раздумала, решила еще день посидеть дома. Устроила маленькую уборку дома. Поссорилась немного с Пашей. Она, по обыкновению, чего-то «не знала», я ей сделала замечание, что она никогда ничего «не знает», на что она мне вдруг ответила, что у нее и без того забот много и ей не до того, чтобы все помнить. Меня это взорвало. Какие это у нее заботы? Что у нее, семеро по лавкам бегают, или она, может, думает, где дров достать, которые у нас кончаются, или думает о том, на какие деньги купить муку и масло на зиму? Когда я ее обо всем этом спросила, она замолчала. Вот человек! Живет без всяких забот, у нее голова не болит, она не думает ни о чем, ни о дровах, ни о деньгах, ее дело маленькое, и еще заявляет, что у нее забот много. Говорит, что напишет брату в Москву, чтобы он ее туда забрал. Это уж совсем нелепость, она думает, что это очень легко.
