Как-то я увидела в магазине дешевые фетровые шляпы. Почему-то мне пришло в голову, что их можно использовать для пошивки домашних туфель и для починки валенок. Недолго думая, накупила их 9 штук и сшила себе туфли и Паше выкроила, шила она себе сама. Починила этой же шляпой Лиде валенки. Короче говоря, октябрь прошел в хлопотах и самых разнообразных занятиях. Была я, что называется, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Обнаружила в себе самые разнообразные способности и неутомимую энергию и изворотливость. Никогда не думала, что я буду способна так отчаянно приспосабливаться к условиям, находить выход из всякого трудного положения. Если бы в Москве я была такой энергичной, я бы не прожила так бессмысленно последние 7–8 лет. В хлопотах, конечно, некогда было особенно скучать, но все же настроение было подавленное. Объяснялось это, по-видимому, исключительно пасмурными и серыми днями с частыми дождями. Солнца не было с 18 сентября и весь октябрь. Это действовало очень угнетающе, особенно на меня, при моем неустойчивом душевном состоянии. Серое небо всегда наводило на меня тоску, а здесь в особенности. Ни на минуту не оставляла мысль о Москве. Путешествуя ежедневно на Красный Путь за хлебом, я предавалась мечтам о каком-нибудь чуде, которое помогло бы мне уехать в Москву. Я придумывала всевозможные случаи, в результате которых я уезжала отсюда. Не раз задавала себе вопрос: уехала бы я отсюда одна с детьми, но без Моны? Уехала бы, ради Москвы и своих родных оставила бы здесь Мону, тем более что для него завод и работа дороже семьи. Но странно, однажды мне приснился сон, как будто мне удалось уехать в Москву с детьми. Приехала к маме, в какую-то другую квартиру и прежде всего спрашиваю, бомбят ли Москву. Мама отвечает, что бомбят. Мне стало как-то неприятно, и я пожалела, что уехала из Омска. Вспомнила вдруг, что я не успела порубить капусту и что Паша без меня ничего не сделает, и мне стало жаль Мону, что он остался один. Вышла из маминой комнаты и очутилась на лесной опушке. Впереди зеленые деревья, а над головой гудят самолеты. И мне стало страшно, вдруг полетят бомбы, и я стала ругать себя, что уехала из Омска, и проснулась… Проснулась и задумалась – значит, не так просто уехать отсюда одной. В Москву хочется, а мужа оставить жалко. Если уж приснился такой сон, значит, где-то в подсознании кроется мысль, что нет, не уедешь одна, не оставишь еще раз мужа, как сделала это в начале войны. Тот урок был слишком жестоким, чтобы повторить его снова. Я не могу забыть тех безумных терзаний, какие я испытывала в дороге, уезжая все дальше от Москвы и покинутых близких. Год и четыре месяца прошло с тех пор, и я все еще не могу ни забыть этого, ни простить себе своего бегства из Москвы. Это позорное бегство всю жизнь будет мучить меня. Не могу ни понять тогдашнего своего состояния, ни тем более оправдать и простить себя. Оказалась всех глупее и всех трусливее…
Ноябрь прошел тоже незаметно и удивительно быстро. Вообще, удивительно, жизнь однообразная, а время летит птицею. Кажется, месяц только начался, а календарь показывает уже конец. До 7 ноября стояла слякотная теплая погода. Последние дни перед праздником я большую часть времени проводила в своем магазине. В связи с тем, что к празднику отоваривали карточки за ноябрь и давали кое-что по пропуску, там весь день была очередь. Один день перед праздником, 3-го числа, возили с Моной дрова с лесозавода. Он наконец решил помочь мне, и мы на двух санках еле привезли три здоровые вязанки дров. На заводе Мона получил к празднику ордер на 100 кг свежей капусты, на 1 кг свинины и на 1 литр красного вина. 6-го весь день провели мы с Пашей в магазинах за получением этих продуктов. Только с утра лишь успели стопить русскую печь да напечь пирогов с картошкой и белых булок. 7-е число, обычно столь праздничное в Москве и даже в Щучьем в прошлом году, прошло на этот раз незаметно и непразднично. Мона с утра ушел на демонстрацию, девочки в школу на утренник, а я и Паша остались дома и весь день занимались стряпней. Ждали к обеду Мону, но он не пришел. Пообедали без него, но по-праздничному, с вином. Детей накормила досыта, а сама, сколько ни ела, сытости не чувствовала. Утром очень плотно позавтракала, съела очень много хлеба и пирогов и все-таки не почувствовала удовлетворения. Видно, длительное недоедание очень трудно удовлетворить. Мона пришел только к вечеру. Стали ужинать вместе, я опять выпила, за компанию с Моной. Сидели на кухне, с нашим чадящим клопомором, совсем не по-праздничному.
Пришел Гриша, чтобы позвать Мону в столовую ужинать. Но Мона уже там был. Я видела, что ему все же хочется опять уйти. Я ему предложила идти, если он хочет. Но ему, видно, неудобно было снова уходить и опять оставлять меня дома, и он уговаривал меня пойти с ними. Я нехотя согласилась, и мы пошли, сначала в столовую. По пути зашли за Шурой, которая была у знакомых на 13-й Северной. Из столовой пошли в заводской клуб, и нам удалось пройти туда без билетов. Был комсомольско-молодежный вечер. Доклад и выступление заводских доморощенных артистов. Потом кино «Враги» по Горькому, но с кино мы ушли. Сидели мы очень далеко, и я не могла смотреть на экран. Погода, не в пример предпраздничной, была морозная, сухая, с ветром.
На следующий день пошел снег, закрутил ветер, заморозило. Дома сделалось очень холодно. Утром невозможно было слезть с кровати, днем ничего нельзя было делать – замерзали руки. Топить плиту больше чем два раза в день нельзя из-за малого количества дров. Мной овладело отчаяние. Руки у меня распухли давно уже, а теперь совсем не могла сгибать пальцы, болели суставы. Мона не замечал этого холода, так как приходил домой только ночевать. Как-то, еще в октябре, он сказал, что можно получить комнату в заводском доме и что если я хочу, он будет хлопотать. Я ответила, что, если комната будет подходящей, стоит переехать и пусть он на всякий случай хлопочет. Но особенно я на этом не настаивала, и пока было тепло, я вопроса этого не затрагивала. Но когда ударили морозы и я увидела, что наш дырявый домик никак не натопишь, я вспомнила об этом разговоре. Но Мона заявил, что теперь уже поздно и все комнаты розданы. Я попробовала попросить рабочих для ремонта стен – нет рабочих, дров – нет дров. Что же делать в таком случае – замерзать? Пожаловалась Грише с Шурой, они мельком заметили, что надо сделать железную печку. Я о железной печке уже думала и собиралась что-нибудь продать и купить на толкучке печку рублей за 600–700. Спросила у Моны, нельзя ли сделать на заводе железную печку. Он мне ответил, что это очень сложно, надо просить разрешение у директора и он с этим возиться не будет. Я сказала, что куплю печку на толкучке. На следующий день после этого разговора и после того, как я на улице около завода разревелась от бесконечных обид, Мона вдруг сказал, что он заказал печку, что ее делает слесарь у него в цехе и что она будет готова к 20-му. Видно, Шура и Гриша накрутили его как следует, что вдруг стало возможно сделать печку. Стала ожидать печку, а по утрам удирать из дому, чтобы не замерзать. В комнате можно было сидеть только с обеда, когда протапливалась плита, но и то как сидеть, в двух теплых фуфайках, платке и валенках. Такая одежда, конечно, связывала. Ничего не хотелось делать. Только и ждешь с утра обеда, с обеда ужина, а после ужин и спать в ледяную кровать. Так этот месяц и проскочил у меня в беспрерывном дрожании от холода. Только два путных дела и сделала – посолила 100 кг капусты да связала себе шапку и варежки. По вечерам бегала в читальню читать газеты и греться. Там светло и тепло, и я с удовольствием просиживала там до 10 часов вечера. 25-го вечером Мона наконец принес печку. В этот вечер Шура рубила у нас свою капусту. Часов в 10 Мона и Гриша приволокли печку. Конечно, стали сразу пробовать. Как будто ничего, протопили, немного дым шел, но при нашем скудном освещении трудно было понять, в чем дело. На следующее утро, опять же впотьмах, Паша затопила ее, но получилось что-то ужасное, дом моментально наполнился дымом, дети плакали, я сама не могла смотреть, так драло глаза. Кое-как проводила детей в школу, Мона пошел на завод, недоумевая, почему дымит печка, а я, как только рассвело совсем, стала исследовать конструкцию печки, и обнаружилось, что труба от печки была воткнута в закрытую отдушину, и естественно, что дым мог идти только в комнату! Это Мона утром так воткнул трубу, а Паша затопила не глядя. Я встала с кровати, когда печь уже была протоплена и было полно дыму. Так что первая проба оказалась неудачной. После завтрака мы с Пашей прочистили дымоход, воткнули как следует трубу и затопили. Печка великолепно топилась, сразу в комнате стало тепло, дым шел, куда ему полагается идти – в самоварную отдушину. Моментально закипела кастрюля, быстрее, чем на тагане. Какое божество! Дров идет мало, готовится все очень быстро, и главное, комната моментально нагревается и можно сидеть в одном платье!
