– Девочка, где твоя мама?
Я смотрела в вагон поверх голов стоящих и не видела ни мамы, ни бабушки. Публика уже заинтересовалась случаем. Оглядываясь на площадке, я нечаянно взглянула в заднее окно вагона. Далеко по улице, вслед за вагоном бежала мама и, как видно, кричала… Свистели городовые, но вагон спокойно доехал до остановки. На остановке меня извлекли из вагона. Мама, растрепанная, заплаканная, схватила меня. На обратном пути она собирала свои шпильки… Я была испугана своим поступком и боялась сказать матери правду. Но мама и бабушка без меня объяснили этот случай. Они решили, что какие-то злоумышленники хотели меня увезти. В этот день всем родным и знакомым было уже известно о происшествии. Было рассказано много случаев о похищении детей. Рассказывали, что детей похищают евреи и пьют детскую кровь… Когда меня начинали расспрашивать, кто меня хотел увезти, я невольно, боясь наказания, поддерживала заблуждение взрослых…
Война давала себя чувствовать. Начались затруднения с продуктами. У нас на русской печке появились запасы, никогда до этого не бывавшие, муки, крупы, сахара, макаронных изделий и пр. Появились куски мануфактуры «в запас».
По вечерам не выходили на улицу и закрывали окна одеялами. Это было уже начало 1917 года. Из Москвы бежали. Мы тоже собрались уезжать. Мама сказала, что мы поедем в деревню. Что такое деревня, я не знала и с нетерпением ждала отъезда. Уезжали летом, а может быть весной, не помню. Подвода, нагруженная вещами, выехала со двора.
Большое село раскинулось между двух рек – Окой и ее притоком. Центральная широкая улица села одним концом висела над крутым спуском к берегу Оки. У подножия спуска холодные чистые родники били из-под земли. Этими родниками хвалились жители села, говорили, что ни у кого нет такой чистой и вкусной воды. Вода всегда была ледяная, даже в самые знойные летние дни. Сбоку села, параллельно его длине, протекала небольшая речушка, приток Оки. Глинистые обрывы висели над песчаными берегами речушки, носившей название Гусь. Наверху обрыва гнездилась боковая улица села, скрывавшаяся под густыми садами. А на самом верху стояла белая каменная церковь с высокой колокольней, украшенной весьма искусными фигурами. Церковь по заданию местного помещика выстроил какой-то очень талантливый архитектор, выстроил со вкусом, и село хвалилось своей церковью, так же как оно хвалилось своими родниками. По другую сторону села шел глубокий овраг, отделявший село от небольшой деревни.
Весной, во время разлива воды, Ока выходила из своих берегов, затопляла низменные луга и подступала к самому селу. Мутно-серые волны плескались по стенам крайних домов, и нередки бывали случаи, когда легкие хозяйственные постройки уносились со дворов мутным потоком. В подполах изб стояла вода. Речка Гусь тоже выходила из берегов, поднималась вверх по обрыву, подбиралась к садам, омывала могильные плиты небольшого кладбища около церкви. Маленькая речушка превращалась в солидную реку, в которую в дни разлива заходили большие окские пароходы, спасаясь от быстро бегущих волн разгулявшейся Оки. Овраг по другую сторону села тоже наполнялся водой, вода выходила из оврага, мутная, глинистая, подбиралась к огородам, заползала в хлева. Село оказывалось с трех сторон окруженным водой. Жители, отрезанные от внешнего мира, сидели по избам, не надеясь особенно на прочность того сухого куска земли, где они притаились.
Большой пятистенный дом. Четыре окна на улицу, два окна в проулок. Двор, огороженный тесовым забором, крыша дома тесовая, во дворе небольшой хлев, в котором никогда не водилась корова.
Внутри дом разделен на две половины – кухня и горница.
В горнице неуютно и пусто. Стол и несколько стульев, в углу сундук, покрытый дерюгой. Зато в кухне кипит жизнь. Один угол занят большой русской печью. В другом углу стол и скамьи по стенам, под потолком иконы. Половину избы занимают полати. На полатях овчинные полушубки, соломенные перины, тряпье. На печке, свесив вниз головы, лежат два мальчика. Один, с бледным худым личиком, не отрываясь сосет глиняный край печки. Другой, скосив глаза в сторону, следит за матерью.
Мать готовит еду. Среднего роста женщина в темном платье, в темном платке, монашески повязанном на голове, сухое спокойное лицо, тонкие поджатые губы. Никогда нельзя было угадать, что думает, что чувствует эта женщина, всегда спокойная и молчаливая. Соседки не любили Авдотью Горшкову, уж слишком она была похожа на монашку. Не по нутру была веселым озорным бабам строгая поповская дочка. Авдотья взята была из другого села, из поповской семьи.
Летний день. Яркий. Солнечный. Знойный. Воздух дрожит, и в глазах ребят тоненькие блестящие прозрачные струйки. В тени громадного вяза прохладно, и так приятно лежать не двигаясь. Тоненькая девушка с золотыми кудрями на голове и веснушками на лице лежит в траве. Не хочется двигаться. Лень сковала все тело. Но глаза внимательно смотрят вокруг, широко раскрываются, как бы хотят вобрать в себя все окружающее и запечатлеть в себе на всю жизнь этот яркий летний день. Ведь так редко приходится бывать в деревне… Только раз в год, летом. А может быть, в другое лето не придется уже сюда приехать… А здесь так прекрасно, так все мило юному сердцу. Здесь прошла часть детства. Здесь впервые глаза девочки увидели то, чего никогда не видели в городе, – природу. Глаза раскрываются все шире. По временам девушка закрывает глаза и представляет себе окружающую картину. Потом снова раскрывает и снова смотрит. Вяз стоит посреди огорода, засаженного картофелем. Картофель цветет. Тонкие, белые, с лиловатым оттенком цветы на темной зелени ботвы. Потом за картофелем идет мята. В траве алеет мелкая полевая гвоздика. За мятой пустой огород. Он зарос полынью, чернобыльником, колючим чертополохом, белой ромашкой. Дальше снова мята, потом снова огород с картофелем, и так без конца, пока может видеть глаз. Потом все это сливается в одно зеленое поле и тянется до самой реки Оки. Ока кажется неподвижной. Кажется, что лежит среди зеленого поля голубая широкая лента… По ту сторону Оки желтый песчаный берег, и на нем темно-зеленые кустарники. И все. Дальше ничего не видно. Дальше земля упирается в небесный свод, голубой и сверкающий. Глаза скользят налево. Там в гуще зелени крыши домов. Там деревня. Направо, совсем близко, село. Ближе всех старый полусгнивший дом. Разгороженный наполовину двор. Хлева без крыш. И все это в зарослях крапивы и полыни. Этот дом родной для девушки. Она смотрит на него не отрываясь. Запомнить, сохранить навсегда в памяти каждый кусочек этого старого жилого дома…
У девушки в жизни правило: на все смотреть и все запоминать. Она откладывает в своей памяти бесчисленные картины, как жадный хозяин складывает у себя в кладовой всякие вещи – и нужные, и ненужные. У девушки мечта. Тайная, глубокая, никому не известная. Когда-нибудь она вытащит из своей памяти все картины, разложит их в порядке и… тогда о них узнает весь мир! Она будет писать книги. Она мечтает об этом с самого детства. Откуда у нее взялась эта мечта? Она не знает. Но она мечтает об этом упорно, она верит, что так будет! В шестнадцать лет так легко и радостно мечтать. В шестнадцать лет мир кажется прекрасным и все кажется доступным. В шестнадцать лет жизнь еще только начата. Вспоминать еще нечего, значит, надо только думать о будущем, мечтать. Златокудрая девушка радостно улыбается. Жить так хорошо! Весь мир принадлежит ей. Разве нет?
