После обеда я легла спать, а Мона ходил в душ.
После ужина решили идти в кино, картина «О моем друге» была никому не известна, и никто не хотел брать билеты. Но Мона начал всех уговаривать, что картина чудесная, и кое-кого уговорил.
Картина оказалась дрянь, армянская. Только перемерзли напрасно.
16 октября, пятница
Сегодня с утра чудесная погода. Солнце и ветер слабый с моря. Но мужчины наши решили искать виноград. Пошли в пансионат, там даже палатку фруктовую разбирают. Пошли на рынок, там торгует одна женщина, виноград по 5 руб. Не понравился, и дорого. Решили ехать в Щебетовку. Автобуса ждать не захотели, взяли такси, приехали в Щебетовку. Там никакого винограда. Нам посоветовали пойти к директору виносовхоза, он может выписать разрешение на продажу винограда со склада или виноградника. Директора в конторе не оказалось, и когда он будет – неизвестно. Сказали, что есть виноград в ларьке около клуба. Разыскали ларек, он закрыт, торговал до 11 (а было уже 11.30) и откроется снова в 4. Решили идти обратно пешком, 7 км. Вышли из Щебетовки, дорога чудесная (мы ходили опять с семейством Скалбе), но Таня начала ныть, что она устала и хочет кушать. Водитель такси, который привез нас в Щебетовку, не нашел новых пассажиров, и когда мы выходили из Щебетовки, он стоял на автобусной станции и видел нас, конечно. Через некоторое время (мы прошли уже 3 км) он нас нагнал, и мы снова сели к нему в машину и через 10 минут были в Коктебеле. Проездили 25 руб. и вернулись без винограда. Хотели купить хоть на базаре что-нибудь, но и там уже ничего не было. До обеда посидели у моря, я собирала камешки, Мона читал.
После обеда пошли к базару, нам сказали, что в ларек привезут виноград. Но ларек был закрыт. Пошли опять к себе на территорию. Зашли на территорию кинотеатра и обнаружили, что там очень тепло. Просидели там, пока солнце не село. Таня нас развлекала, пела и танцевала на сцене. У нее определенно талант к танцам. Она танцевала танцы любой народности и сама себе изображала музыку своим голосом.
После ужина отправились домой, было очень холодно.
17 октября, суббота
Последний день. С утра сначала не могли решить, куда идти. Скалбе что-то хлопотал насчет дачи на будущий год. Мы с Моной вдвоем отправились налево по берегу, к Мертвой бухте. Там оказалось чудесное место. Высокая, отвесная голая скала прямо у моря. Узкая полоска суши и громадные камни в море. Море там действительно мертвое, никакого движения. Мы устроились на камнях, я даже разделась до сорочки и сидела на камне, «загорала», Мона, конечно, читал. А я любовалась морем, горами. Надо же, в последний день и такая чудесная погода! Ни разу такой не было.
Пришли обедать только в 3 часа. После обеда почитали дома, потом я сходила в душ и сейчас собираю чемоданы. Завтра в 9 утра уезжаем. Как всегда, когда собираешься куда-нибудь – немножко грустно. Привыкаешь к любому месту, и всегда жаль покидать. Хоть бы скорее прошел сегодняшний вечер и ночь.
Хорошо, что уезжаем утром.
1961
21–22 декабря, четверг – пятница
Женя упорно зовет в Медгиз. Меня это удивило – я никак не думала, что он будет тащить меня к себе. Не такой уж я хороший техред. И потом, я так долго мечтала о Гослите!
С 1936 года, когда я так глупо ушла оттуда, я не переставала надеяться, что я снова буду там работать.
1937 год, Мону берут в армию, я остаюсь одна, надо срочно идти работать. Иду в Гослитиздат – отказывают, они, видите ли, не знают моего мужа, кто он такой? Это же был 1937 год…
По рекомендации Нины Сальниковой пошла работать в «Союзхиммонтаж» экономистом. Но грызла тоска по Гослитиздату.
Потом тяжелая болезнь, война, эвакуация, работа в Казахстане опять же экономистом. Потом 4,5 года в Омске с мужем, не работала совсем. Надо было выживать, поддерживать мужа и растить двух детей (дочь и сестренку Лиду).
Вернулась в Москву в середине 1946 года. Снова пошла в Гослитиздат. Все старые подруги по-прежнему там работали. И зав. технической редакцией, Вас. Вас. Солнцев, как и раньше 1935–1936 годах. Очень хорошо встретили. Даже уговорили Вас. Вас. взять меня на работу. Но у меня не было московской прописки и не было надежды на нее. Ничего не вышло. В «Московском рабочем» тоже ничего не вышло. В Министерстве машиностроения требовался лит. работник – тоже ничего не вышло. И все из-за отсутствия прописки и еще из-за каких-то непонятных мне в то время причин.
Только в конце сентября 1946 года мои родственники в Ногинске прописали меня у себя. За это пришлось дать милиции взятку 1000 руб. Деньги заняла у Сони, самой младшей моей тетки.
Тут же устроилась на работу, но не в издательстве – туда не взяли и с пропиской – в отделе кадров, видно, тоже надо было дать взятку, но у меня не было денег!
Работу я нашла в НИИ «Бумдревмаш», был такой институт в Министерстве машиностроения и приборостроения. И опять экономистом. Проработала там больше года и перешла работать в министерство, в плановый отдел, на оклад 1100 рублей. Это была хорошая работа и хороший оклад, и я уже начала было смиряться с тем, что я совсем отошла от издательской работы. Уговаривала себя, что надо забыть об издательстве и работать здесь. Но не тут-то было, грызла тоска по Гослитиздату!
Эти годы, с конца 1946-го под конец 1949 года, были очень тяжелыми для меня. Мона в Омске. Я знаю, что он тяжело болен, ему надо немедленно лечиться, но в Омске лечить не могут, нужно в Москву. Мы с Талой живем на одну мою служащую карточку – 400 г хлеба на двоих! Голодаем. Живем у моих родных. Тесно. Холодно. Больной отец. На работе тоже холодно. У меня распухают пальцы на руках. Начинается обострение в легких. В марте 1947 года умирает отец. Мона в это время в Москве, в командировке. Горю моему и всей нашей семьи нет границ. Мы очень любили отца. А меня еще к тому же мучает совесть – им и так тяжело было жить, а тут еще я с дочерью поселилась у них, без денег, без работы. Сколько отец переживал за меня! И ведь это он, уже больной, поехал со мной в Ногинск и просил там, чтобы меня прописали.
После похорон отца Мона уезжает обратно в Омск, хотя врачи сказали, что ему надо немедленно в больницу, опухоль у него на шее уже величиною с куриное яйцо.
Летом удалось устроить Талу в пионерлагерь. В августе Мона снова приехал в командировку. Вид совсем больной, опухоль на шее выросла еще, тут уже пришлось основательно насесть на него и заставить пройти проверку в онкологической больнице. Да, совсем забыла, – в июле похоронили двоюродную сестру Нюшу, септический эндокардит сердца. Тоже тяжелая была история.
В онкологической больнице дали заключение: лимфогранулематоз, операцию делать нельзя, опухоль дала ростки в область сердца. Может быть, поможет лечение рентгеном. Но для этого надо лечь в больницу. А чтобы лечь в больницу, надо иметь московскую прописку. Опять прописка!
Командировка его уже давно закончилась, в Омск мы его не пускали, пригрозили, что жить ему осталось 3 месяца. Жестоко говорить человеку такие вещи, но мы уже вышли из терпения и не знали, как заставить его серьезно отнестись к своему положению. Прописку устроил ему совершенно чужой человек, с которым познакомились на улице. Прописал на месяц за 500 рублей. После этого Мону положили в больницу. Начато лечение рентгеном безо всякой надежды на успех. Но неожиданно результаты отказались блестящими – опухоль буквально на глазах стала уменьшаться и недели через три исчезла совсем. Также успешно рассосалась она и внутри, в средостении.
