Сейчас лучше лягу спать и немножечко помечтаю. Люблю мечтать. В последнее время я, вернее, не мечтаю, а вспоминаю о деревне, о Коле, о моем с ним гулянии, о крепких объятиях и нежных поцелуях. Эти воспоминания мне дороги, но они меня расстраивают.
27 сентября, четверг
Сегодня в школе было как будто веселей обыкновенного, а почему, не знаю. Первый урок был химия. Химик как пришел, так стал спрашивать. Я ровным счетом ничего не знала об углероде, про который он объяснял в прошлый раз. Наскоро вытащила учебник химии и не успела прочитать и страницы, как он вызвал меня. У химика существует какая– то странная тяга к моей фамилии. Всякий раз, как только он спрашивает, он вызывает меня. Я к этому так привыкла, что всякий раз, как он берет журнал в руки, я уже наверное знаю, что он вызовет меня, и это всегда так бывает.
Когда химик вызвал меня и я вышла к доске, то я мысленно уже поставила себе в журнал неуд по химии. Но, к счастью, не знаю, каким образом, я ответила по химии, и совсем неплохо, и отвечала я как раз то, что только что прочитала в учебнике. В общем, повезло мне, как везет всегда и во всем.
На уроке Глена к нам присоединили II курс «А». Теснота была невообразимая, а шум и галдеж до того были сильны, что трудно было услышать, что говорит соседка. И что это Глен за несчастный такой, что на его уроках, особенно на соединенных, бывает целое столпотворение. То, что творилось у нас сегодня на уроке Глена, даже трудно описать. В классе все время стоял беспрерывный говор и смех семидесяти с лишком человек. Глен кричал изо всех сил, но чем громче он говорил, тем сильнее становился шум. Слышалось какое-то гудение, топание, мяукание, лай, визг, а сверх всего этого смех и взрывы хохота. Глен даже не старался останавливать и вразумлять развеселившихся бездельников. Он только старался перекричать весь шум, чтобы его объяснения были услышаны. Хавкина писала на доске какие-то таблицы, Глен объяснял их, а ребята сидели и ничего не понимали и понимать не старались. Незадолго до звонка все вокруг повскакали со своих мест и бросились из класса. Глен в недоумении смотрел на ребят, не понимая, в чем дело. Ему сказали, что был уже звонок, но на самом деле ребята ошиблись. Когда класс был уже почти пустой, только тогда прозвонил звонок. После этого урока у нас была сельскохозяйственная статистика с новым преподавателем. В начале урока пришел Демьяныч и предупредил, чтобы мы лучше себя вели, что теперь уже с нами очень церемониться не будут и если чуть что, то будут приняты строгие меры. В общем, он говорил то, что говорит всегда. На уроке нового преподавателя сидели более или менее тихо, но все-таки мальчишкам было сделано замечание и сказано, что девочки ведут себя лучше.
Мальчишкам нашим что-то сегодня не повезло. Все только и делают им замечания и указывают на нас как на пример хорошего поведения. А физик даже прочитал целую лекцию о поведении мальчишек. Как только он вошел в класс и сел на свое место, так начал ни с того ни с сего говорить о предмете, совершенно не относящемся к физике. Постараюсь от его лица передать то, что он говорил. Не ручаюсь, что точно передам его слова, постараюсь передать их смысл.
«Сейчас я вам скажу пару тепло-холодных слов, – начал физик, покачиваясь на стуле. Ребята засмеялись. – Делая наблюдения над подрастающим поколением 30-й школы, я составил о нем весьма странное представление. Сравнивая же его с подрастающим поколением других школ, я вижу большую разницу. Обыкновенно во всех школах наблюдается, что чем старше становятся ученики, тем они становятся серьезнее, и в последних группах они уже вполне серьезно относятся к делу. В нашей же школе наблюдается совершенно обратное явление: чем старше становятся ученики, тем легкомысленнее они относятся к делу. И особенно это наблюдается в последних выпускных группах. На первом курсе как будто ничего ученики, как только перешли на второй курс, так сразу изменились и обратились в распущенных хулиганов».
Все время, пока физик говорил, ребята смеялись и шумели. Физик заметил, что мы даже и слушать-то как следует не умеем и чуть что, так гоготать. И он очень удачно передразнил, как смеются мальчишки, и это нам так понравилось, что мы безумно все захохотали и зааплодировали. Мальчишки были совершенно уничтожены. Физик назвал их хулиганами высшей марки и сказал, что он им по своему предмету не будет давать никакой пощады и что если они умеют хулиганить, шуметь, носиться по школе, то пусть умеют и учиться. После этого морального нравоучения физик уже под конец урока успел нам только продиктовать еще одну работу по физике.
Последний урок был русский. Русского у нас не было уже недели полторы, и поэтому мы были ему рады. Петр Николаевич продолжал говорить о Толстом. Люблю слушать, когда Петр Николаевич что-нибудь говорит. Не потому, что он хорошо говорит, а потому, что я люблю самый предмет, люблю литературу. Сегодня он говорил о Толстом, моем любимом писателе, и поэтому я слушала внимательно и с интересом, и мысли мои не витали, как на уроке физики, в заоблачной сфере.
Погода очень похолодала, сегодня, хотя и светило солнце, но было очень свежо, настоящая осенняя погода. Мне в такую погоду почему-то всегда хочется в деревню, и всегда мне в эти дни вспоминается, как осенью я ходила в школу, когда еще жила в Рязанской губернии. Всегда мне представляется один день, такой же солнечный и свежий, как сегодня. Я возвращаюсь из школы и спешу домой. На огородах копают картошку, воздух чист и как будто очень прозрачен, не такой, как бывает летом. Деревья еще зелены, но уже кое-где проглядывает желтый лист. Мне нравятся такие первые осенние дни, они вызывают во мне какое-то особенное чувство легкости и тихой грусти. Чувствуешь, что день этот прекрасен, но в то же время сознаешь, что этим днем заканчивается весна, знойное, полное жизни лето и с этого дня начинается умирание природы, охлаждение, наступление мертвой части года. За все семнадцать лет своей жизни я никогда не жалела о лете, больше любила зиму. Но в этот год еще в самом начале весны я почему-то сразу почувствовала всю прелесть, всю живительную силу весны и почему-то стала с нетерпением ждать лета. У меня как будто первый раз в жизни открылись глаза, и я увидела, до чего прекрасна оживающая природа, до чего приятно чувствовать на себе горячие лучи солнца, глядеть в голубое небо и видеть вокруг себя, как оживают целые мириады организмов. В этот год я полюбила лето. Но нельзя сказать, что раньше я равнодушно относилась к природе. Нет, я всегда любила природу, подолгу любовалась ею, чувствовала себя всегда вблизи природы особенно хорошо и легко. Но у меня не было тогда особенного чувства сожаления о лете и нежелания зимы. Мне было все равно, мне надоедало лето, и я с нетерпением ждала зимы. Может быть, это было оттого, что раньше я лето проводила в городе и среди душной атмосферы города я не могла особенно радоваться лету и постоянно желала зимы.
Но теперь мне жаль уходящего лета. Как-то странно думать, что не будет зелени, а будет один снежный холодный покров.
А как хорошо летом! Сейчас мне вспоминаются мои прогулки в поле в жаркие летние дни. Солнце горячее-прегорячее на чистом голубом небе. Я иду по меже, а по бокам поляны ржи, уже пожелтевшей. Впереди тоже рожь, и так как я иду по горе, то мне видно, как беспредельное поле ржи волнуется под легким ветром, и кажется, что это бегут волны какой-то бурно вспенившейся реки. Я выхожу с межи на дорогу и, раскинув горизонтально руки, пускаюсь бегом по дороге, а сама беспричинно захлебываюсь от какой-то радости. Ветер треплет волосы, от жары все лицо в поту, и сердце от сильного бега так и хочет выпрыгнуть из груди. Я добегаю до пустующей поляны, заросшей цветами, и останавливаюсь. С наслаждением тяну в себя ароматный воздух и любуюсь прекрасной картиной, открывшейся перед моими глазами. Кругом меня море ржи, вдали видна еловая рощица, а дальше – деревня, заросшая деревьями. Кругом тихо. Только в траве трещит кузнечик да где-то высоко в голубом небе заливается громко жаворонок. Я внимательно слушаю жаворонка и стараюсь понять, о чем он так звонко поет. Радуется ли он прекрасному дню или же он таким образом разговаривает со своими друзьями-жаворонками. Я заслушиваюсь жаворонка, и в этот момент мне кажется, что все в мире так хорошо, так полно счастья. Природа так прекрасна, что одно ее созерцание может дать человеку мгновения счастья.
