Ужасно люблю уроки Б.П. Они производят на меня какое– то освежающее действие, поднимают у меня дух, прибавляют мне силы. Конечно, не предмет так на меня действует, а преподаватель, который один из всех преподавателей обращается с учениками более или менее по-человечески. В чем заключается это обращение, я не могу сказать, но есть что-то такое в нем, что прямо располагает к нему.
Б.П. нравится мне безумно, но… приходится молча томиться напрасным желанием, я слишком ничтожна, чтобы обратить на себя внимание этого человека.
Но я не одна «страдаю». Многие девочки «страдают». Одни молчат об этом, другие говорят во всеуслышание, но никто, кроме единственной Хавкиной, не показывает этого Б.П. Хавкина же, ученица II курса «А», совершенно открыто бегает за Б.П. уже второй год. Об этом все знают, все смеются над Хавкиной, но она не обращает на это никакого внимания и упорно преследует Б.П. своими ухаживаниями.
Как смотрит на это Б.П., не знаю, но, кажется, он это прекрасно видит и против ничего не имеет.
Сегодня урок Б.П. у нас был последний, и так как II курс «А» был отпущен домой после пятого урока, то Хавкина решила остаться и присутствовать у нас на уроке Б.П. В самом начале урока Б.П. дал ей ключи от кабинета и велел ей принести оттуда какие-то рисунки. Она пошла, но вместе с ней уплелся и Толмазов. Мы все смеялись. Б.П. тоже смеялся, и при этом он покраснел так, что даже лысина его стала красной. Вскоре Хавкина и Толмазов вернулись, и оказалось, что они принесли не то, что нужно. В классе поднялся смех и шутки насчет того, что они искали не то, что нужно. И вдруг, ни с того ни с сего, Толмазов заявляет, что они совершали свадебную экспедицию, это вызвало смех не только ребят, но и Б.П. Хавкиной пришлось идти второй раз, но Толмачева Б.П. уже не пустил. Киселева заметила, что Б.П. потому его не пустил, что ревнует его к Хавкиной. В общем, смеху над Хавкиной было много, и она, по-моему, хорошо делает, что не обращает ни на кого внимания. В сущности, что она делает дурного? Разве виновата она, что не может победить своего влечения к Б.П.? Добьется ли она чего-нибудь, неизвестно, но ее настойчивость показывает, что в ней есть характер. Но можно возразить, что она просто не соблюдает условий приличия. На это можно сказать только то, что теперь трудно разобраться, что прилично и что неприлично. И самое лучшее действовать теперь так, как кому нравится.
Напишу немного о нашей группе. Хулиганство у нас все растет. Жалобы на нашу группу не прекращается, а в то же время работоспособность группы, кажется, ухудшается. Хулиганят у нас не только на переменах, но и на уроках. Немку встречают всегда бурными овациями, и во время урока ей приходится надрывать горло, чтобы перекричать шумящий класс. На уроке математики то же самое, с той только разницей, что Арсений Арсеньевич совершенно не обращает внимания на то, что делает класс, и как бы он ни шумел, он спокойно будет объяснять у доски, не заботясь о том, понимают ли его ученики и, вообще, слушают ли они его. Знания наши по математике поэтому неважные. На уроках с/х статистики творится что-то ужасное, жалко даже преподавателя, который в последний раз был у нас в классе с температурой 38°. Но ребята безжалостно издевались над ним, то есть ничего не делали, болтали, шумели и, что самое скверное, воспользовались его разрешением выходить из класса, когда вздумается, и устроили хождение взад и вперед. Как это глупо, как дико во время урока без всякой надобности идти из класса, затем опять приходить и тем самым мешать преподавателю. Это уже чересчур. Это полное издевательство над человеком. Я стараюсь вести себя на этих уроках как можно серьезнее, и это мне удается вполне, и кажется, А.Д. уже заметил, что из всех девиц только одна я серьезно отношусь к делу. Мне жаль преподавателя, и, кроме того, меня почему-то интересует предмет с/х статистики, вероятно потому, что предмет этот связан с деревней, а деревней я интересуюсь и люблю ее. Вообще, мне нравится А.Д. и нравятся его уроки. Жаль, что у нас в неделю только два его урока, я желала бы побольше.
В пятницу Петр Николаевич принесет классные письменные, которые писали мы две недели назад. Что-то будет мне за эту письменную, за первую? Боюсь, что неважная будет работа. Писали мы на Тургенева, темы были легкие, но все дело у меня пропало, потому что дома я ничего не делала, и когда нужно было писать, то я не знала, с чего начать.
Времени сейчас уже много. Поужинаю и лягу спать, а может быть, буду переписывать сельскохозяйственную статистику. А завтра в читальню. В школу не пойду, это решено твердо, да теперь поздно и передумывать, потому что я вместо того, чтобы хоть что-нибудь сделать, села писать дневник. Ну ладно, пропущу день, не велика беда, нельзя же приготовить завтра такую массу уроков.
1 ноября, четверг
Опять новый месяц. Незаметно прошел октябрь, еще незаметнее пройдет ноябрь. Время как птица летит. Не успеешь еще воскресенье забыть, ан уже четверг подошел. А четверг прошел, и неделе конец, и снова начинаются дни скучные, серые, тоскливые…
Как скучно, как тяжело и тоскливо и какое полное ко всему равнодушие, что ничего не хочется делать, хочется только успокоиться.
Школа надоела до отвращения. С удовольствием ходила бы в нее через день, если бы это можно было. К сожалению, приходится ходить в нее каждый день, каждый день видеть одни и те же лица, слышать одни и те же надоевшие речи преподавателей и соучеников. Что бы я ни дала за то, чтобы вернуть свое прежнее отношение к школе, свою прежнюю любовь к ней. Куда это все делось? Почему теперь мне так противна школа?
Учение само по себе мне не надоело. Но надоел мне страшно этот порядок школьный, сухой, пустой, ничего не дающий ученику. И что за школа эта противная. Все в ней не так, как у других, все как-то потихоньку делается, ребята ничего не знают. Скука невозможная. На уроке трясешься, в перемену как под «Разлуку» (это выражение Н.П.) ходишь по зале, опасаясь каждую минуту быть сшибленной с ног бегающими ребятами. Будет время, напишу обо всем поподробнее, а сейчас нужно спать ложиться. завтра пораньше встать да за уроки, а не то плохо дело будет. Не могу больше писать. передо мной интересная книга «Юность Кати и Вари Солнцевых» Кондрашовой. Несмотря на то что времени много и нужно ложиться спать, буду, вероятно, еще долго читать, не могу бросить. А завтра, не выспавшись, буду делать уроки…
8 ноября, четверг
Вчера был праздник Октябрьской революции. На демонстрацию я не пошла, потому что вечером нужно было идти на свадьбу к Нюше. Нюша вышла замуж. Вчера справляли вечер. Народу было порядочно, но было скучно. Танцы не клеились, петь тоже не пели. Гармонист был нанятый, играл на баяне. Это был молодой человек с темно-карими выразительными глазами и с лицом какого-то цыганского или восточного типа. Он пришел, когда мы все уже сидели за столом.
Как только я взглянула на его лицо, так сейчас же почувствовала, что это лицо мне нравится, что оно чем-то меня притягивает. Он пришел не один, а с товарищем, у которого он взял баян, и вот почему. Накануне вчерашнего дня брат гармониста, идя с баяном куда-то играть на вечер, попал под легковой автомобиль. Он остался жив, но сильно помят и отправлен в больницу. Баян же разбит вдребезги. Гармонист, давший обещание играть на вечере, еще до случившегося несчастия вынужден был взять гармонь у товарища и, несмотря на плохое настроение, идти играть на вечер. Эту историю я услышала еще перед его приходом, и поэтому, когда он пришел, то обратила на него особенное внимание, но в то же время почувствовала, что он сам интересует меня больше, чем случившееся с ним несчастье. Когда столы были убраны, то были устроены танцы под баян. Я, конечно, не танцевала, а занималась тем, что, стоя или сидя против гармониста, не спускала с него глаз и старалась перехватить его взгляды. Это мне вначале удавалось очень часто, и я, как только встречалась с ним взглядом, не опускала своих глаз, а старалась прямо смотреть на него. Взгляды наши были очень продолжительны, и все время он первый опускал глаза. Я чувствовала внутри какую-то тревогу, беспокойство, мне страшно нравился этот гармонист, звали его Шура. Нюша сказала нам, что он еврей, женат на русской, за что родители прогнали его из дома.
