9 февраля, суббота
Час ночи. Я пишу стихотворение, а в душе злость, потому что приходится писать ночью. А днем нет никакой возможности заняться этим делом. В комнате вечно кто-нибудь есть, вечно разговоры, тем более что Валька больная, мама тоже, ну прямо ад какой-то. И вот надумала я писать ночью, и опять неладно. Мама проснулась и кашляет, как из пушки стреляет. Ну как тут писать будешь? Эх, хорошо было всем этим дворянским писателям писать прекрасные стихи и прозу, когда у них имелись специальные кабинеты для этого, когда их не тревожили посторонние мысли, когда им не нужно было думать о будущем существовании, благо у них капиталы были в запасе. Эх, хорошо… А тут сидишь и не знаешь: не то писать, не то о будущем думать, не то заткнуть уши и закрыть глаза и бежать куда-нибудь от этой ужасной домашней обстановки. Так хочется иногда взяться за дело – и невозможно, мешают страшно. И сейчас этот кашель матери так раздражающе действует на нервы, что лучше лечь спать, заткнуть уши и немного поплакать – легче будет…
11 февраля, понедельник
Сегодня я была в школе. Каникулы окончательно кончились. Всю прошлую неделю прогуляла. В субботу, оказывается, занимались и в пятницу тоже, но по два и по три урока.
Сегодня все уроки прошли благополучно. Двух последних уроков сельскохозяйственной статистики не было, и взамен них было групповое собрание, на котором обсуждался вопрос о наказе в Моссовет.
Дома кутерьма: мать больная, Валька больная, все хозяйство кувырком… Только что был доктор. Осматривал больных. По-видимому, скорого выздоровления не предвидится, и, значит, канитель предстоит долгая. Такая досада, что сил нет.
Уроки делать не хочется, читать не хочется, ну прямо упадок какой-то. Хочется лишь помечтать. Лечь и мечтать, мечтать до потери сознания. Эх, хоть бы заснуть недели на две и сны видеть хорошие.
Тоскую, безумно тоскую. Страшное желание любви или дружбы одолело меня до того, что я сама не своя. Так хочется снова в деревню, увидеть Колю, испытать снова его крепкие объятия, его робкие поцелуи. Ах, как подумаю об этом, так и заноет сердце, так и всколыхнутся мечты, затаенные желания. Иногда еще безумно начинает нравиться Варшавский. Тоскую по нему иногда ужасно, но… напрасно. И чем, чем он мне нравится? Прямо не знаю и объяснить не могу, чувствую лишь, что этот мальчишка, небольшой, утянутый в синюю курточку, с бледным, смуглым лицом и светлыми голубыми глазами (что очень странно, потому что он еврей), чем-то влечет меня к себе. Он умен, развит и старательно изучает и имеет порядочное знакомство с литературой. По русскому он учится прекрасно, по остальным часто засыпается и еле-еле натягивает уды. Ах, если бы вместо сердца иметь камень, но, наверное, было бы лучше, конечно, для себя, а не для окружающих. Тогда область чувств не была бы знакома, и, значит, было бы избавление от многих страданий. Но к сожалению, я обладаю сердцем, и довольно чувствительным.
Кончаю, нет настроения писать, да и нечего. Сентиментальничать надоело, и спать пора. Уроки делать не хочется. Лягу спать. Завтра что-нибудь сделаю.
13 февраля, среда
Вчера я не была в школе. Дома много было дел, да и не хотелось. Вчера вечером пошла к Нюре. Она мне сообщила весьма приятную новость. Глен раздавал письменные работы, писанные нами до каникул, и у меня работа оказалась удовлетворительной. Это прямо чудо, тем более что удовлетворительных работ всего шесть только, остальные неудовлетворительные. У Нюры тоже работа удовлетворительная. Это прямо поразительно, я совсем не ожидала уда, думая по опыту прошлого года получить неуд. Но какими-то чудесами я получила уд, и главное, из шести работ! Прямо повезло мне!
Сегодня я ответила по тригонометрии. В общем, пока у меня дела идут благополучно, еще нет ни одного неуда.
Завтра письменная по естествознанию. Не хочется готовиться. Сейчас пришла Маруся. Дальше писать нельзя…
22 февраля, пятница
Вечер. В комнате грязь, не убрано, пыльно, потому что наши перебрались работать в нашу комнату. В их комнате очень холодно. Мне это очень не нравится, нет возможности как следует заниматься. Когда кончится эта ерунда, не знаю, но хочется, чтобы скорее.
Всю эту неделю я была страшно занята, ложилась спать в 2 часа ночи, вставала в 8 утра и все время спешила, спешила и спешила. Дело в том, что я теперь член редколлегии и работы в ней страшно много. Сейчас мы готовим к выпуску стенную газету, приходится много переписывать, писать, обдумывать – в общем, масса работы. Всю эту неделю я ни разу не делала уроки, все только писала, сочиняла, переписывала. И теперь еще не все кончено. Завтра нужно будет идти утром и делать окончательную склейку газеты. Работа канительная, и из-за нее я много потеряла. Главное то, что из всей редколлегии только и работают что я да Наташа Перетерская. С Наташей я сейчас сильно сдружилась. Кажется, о ней я лишь упоминала, но ничего не писала. Постараюсь описать ее. Внешность: маленького роста, меньше всех на курсах, с невзрачным лицом, подстриженная, причем волосы всегда торчат дыбом, шатенка с зелеными глазами. В общем, личность с внешности серенькая.
24 февраля, воскресенье
В прошлый раз я, конечно, как всегда, остановилась чуть не на полуслове. Постараюсь продолжить о Перетерской. Итак, внешность невзрачная. С внутренней стороны она, кажется, девочка умная, развитая, прилично учится, хороший общественный работник, хороший товарищ, притом художница, поэтесса, писательница. Она сирота, живет у дяди с теткой, причем ее жизнь не из хороших, часто бывают семейные неприятности. Дядя ее – профессор советского права, кажется. Я была у них в квартире. Квартира у них просторная, аристократическая, много книг. Но бывать у них я не люблю, неудобно как-то себя чувствуешь у них, не знаешь, как себя держать.
Сошлась я с ней таким образом. Она председатель редколлегии и предложила как-то работать с ней вместе. Я согласилась, тем более что мне очень хотелось работать. Мы горячо взялись за дело. Всю прошедшую неделю мы собирали материал, писали сами, причем я написала в газету три стихотворения. Мне пришлось много переписывать. Заголовок рисовал нам один малый с I курса, а красили мы его с Наташей вместе. В общем, всю работу сделали мы с Наташей вместе. Газету мы решили выпустить в субботу, и это нам удалось, хотя и с некоторыми трудностями. В субботу с утра мы собрались в школу и приступили к склейке газеты. Предварительно нам пришлось переписать еще несколько статей, заново написать статьи о ликбезе и сборе бумажного хлама. Мы думали, что успеем выпустить газету до начала занятий. Но не успели к этому времени даже начать склейку газеты. Перетерская пошла к Ивану Демьяновичу просить разрешения сняться с уроков и работать в кабинете с газетой. Но И.Д. и слышать об этом не захотел. Однако, несмотря на это, мы решили все-таки не пойти на первый урок и кончить газету. Но и за этот урок мы не кончили и просидели все три урока. К четвертому она была готова, и мы торжественно повесили ее в зале, а сами ушли опять наверх, в кабинет, и просидели там четвертый урок, химию. После этого было общее курсовое собрание, посвященное Дню Красной армии. На собрании мы с Наташей просидели не до конца. Иван Васильевич, преподаватель из семилетки, предложил нам пойти с анкетами и обследовать неграмотных в районе школы. Нужно было выявить, кто из неграмотных хочет учиться. Нам это показалось интересным, и мы, забрав все 47 анкет, прямо с собрания отправились на Пименов-скую улицу, откуда было большинство анкет. Проходили мы с ней около двух часов. Заходили в разные квартиры, спрашивали, кто был записан в анкете, и записывали, желают они учиться или нет. Неграмотными оказывались большей частью женщины, домашние хозяйки, прислуги. Большинство желало учиться, и почти все ругались на то, что только ходят да записывают, а учить не учат. Выслушивать эти упреки было не особенно приятно, и нам приходилось молчать. Вчера мы отнесли больше половины анкет, сегодня отнесли остальные, которые были все из одного дома, находящегося рядом с нашей школой. Вначале эта работа кажется интересной, но потом надоедает. Кроме того, нам пришлось порядочно померзнуть, особенно сегодня.
