А ведь как долго я не могла отделаться от деревенского дурмана, как часто среди зимы вспоминала свое гулянье, и вспоминала с удовольствием. А как я плакала, когда приехала в Москву! Вот уж дурой была. Ах, если бы вернуть это время и уничтожить его безо всяких следов, без всякого намека, что было у меня такое легкомысленное прошлое. Эх, и когда я поумнею, когда у меня будет трезвая голова на плечах? Вопрос без ответа… Но все-таки думаю, что теперь с подобными вещами кончу и постараюсь поменьше думать о непоправимом прошлом. Может, оно не казалось бы мне таким ужасным, если бы я не расписала его так варварски в своем злосчастном дневнике. В общем, хватит. Ставлю на всем прошедшем крест и начинаю новую жизнь. Правда, поздненько я это надумала, в 18 лет не начинают жизнь сызнова. Но что делать, не все ж умны, а дуракам закон не писан. Сейчас писать кончаю и принимаюсь за роман Анны Караваевой «Лесозавод». Завтра нужно эту книгу в библиотеку нести, а читать мне еще страниц 300. Количество внушительное, и поэтому спешу.
11 июня, вторник
Удивительно! Сегодня я не видела Наташу, также и она меня. Обыкновенно мы видимся каждый день или, вернее, каждый вечер – и вдруг не виделись. Это, кажется, первый случай за время нашей дружбы. Обычно она приходит ко мне, я к ней хожу редко, стеснительно у них как-то. Так и сегодня сидела я и ждала, а она, наверное, меня, потому что упрямства в ней много. Я же, по правде сказать, не очень хотела ее сегодня видеть, и вот почему. Пришла мне в голову мысль – сходить к Нюре Т. Давно ее не видела, целую неделю, да и вообще давно с ней не разговаривала. В школе последнее время, хотя и сидели вместе, но дела никакого не имели, а как стали ходить на практику, так и вовсе потеряли всякую связь. Она дружит с Зоей, мне же не было никакой возможности иметь с ней дело из-за Наташиной ревности. Ревнива она страшно. Ну, в общем, захотелось мне увидеть старую подругу как-никак, а лучше ее до Наташи у меня не было подруг, а поэтому и нехорошо совсем забывать ее. Конечно, прежнего возобновлять не стоит, но для разнообразия не мешает снова прийти в соприкосновение с прошлым. Решив пойти к ней, я быстро попила чаю и пошла чуть не бегом. Я боялась, что придет Наташа и мне придется тогда не идти к Н. Но этого не случилось. Я благополучно пришла к Нюре. Она была дома, перешивала юбку. Решили пойти погулять. Отправились в сторону Александровского вокзала, прошли на Ленинградское шоссе, посидели там на лавочке и отправились обратно. На эту программу ушло у нас часа полтора. Я думала, что в мое отсутствие приходила ко мне Наташа, но не тут-то было, заупрямилась, видно, дивчина. Ну да ничего, завтра встретимся с таким удовольствием!
Руководительница моя по практике все хлопочет, чтоб меня оставили. Дело как будто устраивается. Хорошо бы хоть немного поработать, а то ведь скверно, ни учебы (о вузе я перестала уже и думать) и ни работы, прямо с тоски умрешь. Ладно, буду надеяться на свою счастливую звезду!
12 июня, среда
Не успела я еще утром проснуться, как вдруг слышу, будит меня мама и говорит: «Вот тебе письмо от Наташи, девочка (Валя, что живет у них) принесла». Я спросонок никак не могла очухаться, глаза не продеру, наконец увидела, что в руках у меня маленький белый конвертик с синими каемочками. С одной стороны большая буква «Т», а с другой костер горящий, символ, так сказать. Удивилась я, конечно, и постаралась поскорее проникнуть в тайну конверта. Прочитала и… обалдела. Для пущей важности приведу все это послание, вот оно:
«Ягодка моя!
Не сердись, что не пришла сегодня, это зависело не от ума, а от чего-то другого. Сегодня счастливейший день!
Часов в 9 – звонок! Посылая кое-кого куда надо, иду открывать. Вдруг вижу… Жак! Обалдела в ту же секунду и поздоровалась довольно неловко: «Ой, Жак, здравствуйте!» Пожала ему руку соответствующим образом. Он пошел в комнату, и только мы стали разговаривать, как дядька позвал его в кабинет. Я в панике: поговорить в квартире с ним невозможно, даже посмотреть на него нельзя, поэтому я взяла Боя, который уже не первый раз является жертвой подобных похождений, и стала ждать. Ждала долго и усердно. Сторожила каждые шаги на лестнице. Через полчаса, может быть больше, я потеряла надежду дождаться его… Вдруг… выходит. Спросила: «Где живете?» – «На Садово-Кудринской. Идем, – говорит, – бульваром». Шли до Страстной, потом он сказал: «Ну, ты, маленькая Наташа, иди лучше домой». Я послушалась. На прощание уцепилась в его руку и не выпускаю. Эх, выдала ему с головой себя. «Зачем смеялся?» – спрашивала. «Просто, – говорит, – так». А ты говоришь. «Брось думать». Эх, как бы не так!
Т.! Я бы на твоем месте позавидовала. Как я рада! Какой хороший Жак!
Н.П.»
Ну как не обалдеть от такого послания?
Охватило меня какое-то волнующее чувство, не зависти, нет, а чего-то другого, обиды какой-то от сознания того, что со мной-то уж ничего подобного не случится. В тот миг, лежа на постели, еще сонная, я еще более укрепилась в мысли, что надо бросать всю любовную чепуху и все переживания сердца. Смутная обида на что-то укрепляла решение. Раздумывать особенно некогда было. Нужно было спешить на практику. Сидя за работой, я все думала: есть ли у меня зависть к Наташиному случаю или нет? Зависти как будто не оказалось, потому что на меня наехало одно из моих многочисленных чувств, при котором я лишь сознаю какую-то тайную обиду, отрекаюсь от всех и углубляюсь в себя.
Вечером Наташа пришла сама, зашла из бани. Я с любопытством смотрела на нее, она как будто смущалась, но все же, хотя и отрывочно, рассказала о Жаке, о чем говорила с ним. Говорили они все о серьезном. Между прочим она спросила его: «Могут ли коммунисты и комсомольцы говорить друг другу «ты»?» Вначале Жак пришел в тупик, но потом сказал, что говорить «ты» малознакомым людям грубо, но при чисто товарищеских отношениях это вполне допускается. Тогда она сказала ему конкретно: «Можно ли мне вас называть на «ты»?» (Ну и Наташа!) Жак ответил: «Конечно, можно».
Настроение у Наташи, наверное, уже спало, потому что она называла весь этот инцидент глупым. Ну, это она, по-моему, говорила неискренне. Наташа побыла у меня недолго. Скоро я проводила ее домой. Мое настроение было сдвинутым, у меня не было обычного подъема духа в присутствии Наташи.
Проводив Н., я пошла к Нюре. Н. я, конечно, не сказала, куда иду, как не сказала и про вчерашнюю прогулку. У Нюры пробыла час, потом она меня проводила до дома. За каким чертом я опять связываюсь с Нюрой? Сама не могу понять. Эх, непостижим человек, сложны его чувства, и трудно их понять.
В пятницу комсомольское собрание в 32-й школе. Пойду понаблюдаю за Наташей и Жаком, авось узрю что-нибудь интересное.
Сегодня видела интересный сон. Будто сижу где-то и разговариваю с Нюрой Т. о каких-то человеческих чувствах. Сидим за низеньким столиком, а напротив сидит Варшавский и слушает нас. Потом вмешивается в разговор и обращается ко мне с какими-то словами. Я лезу через стол и подношу свое лицо близко к его лицу. Что было потом, не помню, только вдруг вижу уже, набралась откуда-то куча наших девчонок и сидим мы все за столом. Варшавский стал вылезать из-за стола и близко коснулся меня. Даже во сне была приятна эта близость. Потом он лег на низенькую скамейку, я села на стуле напротив и очень близко. Я зачем-то все наклонялась к нему, так что лица наши чуть не касались. Потом он вдруг спрашивает мое имя, я сказала. Он говорит: «Таня? Ах, как я люблю это имя!» Эти слова я записала буквально, как слышала их во сне. Около меня будто стояла Зига Верман, услышала она слова Варшавского и говорит: «Эх, Тихомировой бы сказать, она ведь давно влюблена в него!» После этого Зига отошла от меня, я же что-то все молчала, кусала губы и почему-то усмехалась. Дальше ничего не помню, да, наверное, и не было больше ничего.
