А я? По-прежнему девочка, по-прежнему без «молодых людей», и впредь таких не предвидится…
Сегодня утром в Третьяковском проезде какой-то беспризорный стащил у рабочего, работающего над проломкой стены, белую булку и, конечно, побежал. Рабочий, уже старик, погнался за ним, дико крича: «Держите, держите!» Кто-то задержал мальчишку, и старик отнял у него свою булку. Мальчишка смотался от него. Жуткое по своей простоте происшествие. Когда старик закричал: «Держите!» – я подумала, что у него украли что-нибудь ценное, а оказалось, что это булка, стоящая несколько копеек, но которую по карточкам дают только раз в день… Если бы старик не вернул булку, он остался бы на весь день без хлеба. И беспризорный тоже не от сытого желудка стащил эту булку… Какой-то краснорожий гражданин с портфелем придрался к старику, зачем он снял у мальчишки шапку, когда отнимал булку, и стал требовать, чтобы старик отдал шапку мальчишке, стоящему поодаль на случай нападения. Старик просто-напросто бросил эту шапку посреди мостовой и ушел. А краснорожий гражданин с портфелем – глупец и идиот и притом какая-нибудь крупная величина в каком-нибудь советском учреждении…
В нашем отделе, который называется теперь плановым, сидят два экономиста, получают по двести с лишним рублей, очень много суетятся, много недодают всем, а что они делают, не знаю. Старший экономист еще что-то смыслит, кажется, но другой ни черта не смыслит, глуп страшно, хотя мнит о себе много. Он окончил два факультета – юридический и экономический, умеет складно говорить, но в работе своей смыслит столько же, сколько свинья в апельсинах. Часто бывает, что можно мириться с глупостью людей, но с его глупостью нельзя мириться, потому что эта глупость слишком высоко себя ставит, слишком много воображает о себе этот Липец (еврей) и слишком много презрения расточает людям, стоящим ниже его по чину. Например, когда он приходит, то здоровается только с Сальниковой (наша старшая статистик) и с Финиковым (наш калькулятор), остальные же для него не существуют. Ведь это просто невежливо, ни один простой, необразованный человек не сделает этого, а ведь этот получил высшее образование и такой дурак. У нас все, и главным образом Сальникова, открыто смеются над ним, потешаются, глумятся, но он это проглатывает и хоть бы что, вероятно, думает, что он на самом деле заслуживает большего внимания. Пользы от него в работе – как от козла молока, а получает этот козел, кажется, 225 руб. Вот она, сила бумажек-то! Имей человек в кармане бумажку о высшем образовании и не имей ничего в голове, и все можно устроить, получить высший чин и прекрасный оклад.
Был у нас недавно один инженер-рационализатор, Луганский. Пригласили его к нам еще в начале лета с тем, чтобы он дал план рационализации наших заводов. Жалованье ему положили вполне приличное – 350 руб. Столько же положили разных проездных и командировочных. Начал Луганский с того, что стал объезжать по очереди наши заводы и знакомиться с ними. Просидев довольно продолжительное время в тресте, Луганский разрешился докладом в 90 листов бумаги, который наши машинистки (несчастные) перепечатывали в десятках экземплярах. Не знаю, о чем гласил этот доклад, так как маленькие люди не были удостоены чести получить экземпляр этого столь внушительного доклада. Знаю только, что о плане рационализации, которого терпеливо ждали наши правленцы от этого доклада, не было упомянуто ни одним звуком – ни гласным, ни согласным.
Правление продолжало ждать, Луганский продолжал разъезжать, а план рационализации все еще не рождался. Стал приближаться съезд наших директоров и технических руководителей заводов, управляющих районами терпентинных промыслов и прочей ответственной публики. В тресте поднялась суматоха. Стали составляться планы, отчеты, доклады, диаграммы и прочее. Почти все лишились выходных дней (даже я пропустила свой выходной день и отгуливала его после) и как помешанные бегали по тресту, собирая всевозможные данные к съезду. Наконец 1 декабря открылся съезд. А перед этим в тресте случилась скандальная история. Этот самый несчастный рационализатор Луганский подал заявление в местком или еще куда, не знаю, о том, что ему не дают работать, не дают ему ходу, преследуют даже за то, что он писал о чем-то в стенной газете, из чего, между прочим, ячейкой, где это заявление предварительно рассматривалось, было выведено, что у нас происходит зажим самокритики. Под этим лозунгом было созвано общее собрание в спешном порядке, где и рассматривалось это заявление. Меня на этом собрании не было, но из того, что рассказывали, я поняла следующее. Прежде всего, Луганского на собрании не было, и заявление разбирали без него. Отсутствие его, по-моему, было большим плюсом для треста, так как легче говорить о человеке, когда он отсутствует. После разбора заявления стали высказываться, и оказалось, что ни один человек не высказался в пользу Луганского, все выступали против него. Председатель правления рассказал о том, как они терпеливо ждали плана рационализации, как, наконец, стали требовать этот план, после чего получили от Луганского заявление такого рода, что пока он не объедет все 22 завода нашего треста и не побудет на каждом из них по месяцу, до тех пор он не даст никакого плана рационализации. Тогда стали просить дать хотя бы план рационализации тех заводов, на которых он уже был. Но и этого Луганский дать не желал. Значит, нужно было целых два года ждать этого плана и все это время платить чуть не по тысяче рублей в месяц этому инженеру. Это получалось уж слишком некрасиво. Затем было такое выявлено, что он ни черта не понимает в нашем производстве. Последним ударом было выступление одного инженера из отдела экономики труда. Он рассказал, что когда он был практикантом на одном из наших заводов, то туда приехал Луганский для знакомства с производством. Это было как раз в начале лета. Инженер– практикант тогда еще не был знаком с Луганским, не знал, кто он такой, откуда, для чего приехал. Ясно было только то, что Луганский совсем ничего не понимает в деле. Когда он уехал с завода, то практикант обратился к старому техноруку завода с вопросом, кто это был, и технорук ответил: «Это Хлестаков из треста!» Эти слова вполне охарактеризовали Луганского, и он окончательно был побит. Теперь он на работу не ходит, не то болен, не то ушел из треста, точно не знаю. На съезде он должен был делать доклад о рационализации и не сделал его, предоставив выпутываться из этого положения одному нашему члену правления, что тот с грехом пополам и сделал.
На собрании о Луганском выступал один инженер из строительного отдела, рассказав о том, что Луганский его на что-то подбивал, что ему приходилось водить с тем компанию, – в общем, грязь какая-то. Инженер этот, вероятно, тоже почувствовал себя побитым, так как на другой же день ушел из треста. Он был страшным бездельником, и все были рады его уходу. Вот, в общем, дела такие. Платят людям безумные деньги, а они бессовестным образом ничего не делают, да еще имеют нахальство жаловаться и грязнить людей гораздо лучших, чем они.
Десять часов вечера. Пора кончать, сегодня что-то расписалась. Сейчас ужинать.
14 декабря, суббота
Еще одно последнее сказанье, И летопись окончена моя.
То есть попросту не летопись, а тетрадь. А последним моим сказанием будет такая история: «конфликт с Наташей». Конфликт этот – просто откровенный разговорчик на старую тему «наши взаимоотношения». Разговор этот происходил у нас несколько вечеров, но все как-то не принимал никаких форм. Наконец, в среду нам удалось как следует поговорить на эту тему, в результате чего Наташа заявила мне, что она рассердилась на меня, и, по-видимому, вследствие этого же не заглядывала ко мне до сегодняшнего дня. Только что она заглянула ко мне и ушла. Заглянула затем, чтобы просто сказать, чтобы я забрала книгу Бражнина «Прыжок», она читать ее пока не будет. Но книгу я ей навязала.
