А в голове все стоит деревня. Милое Лежнево! Неужели я больше не попаду туда? Вчера, прощаясь с девчатами, я чуть не разревелась. И что меня тянет к ним? Какая сила?
Вчера, как собиралась, так думала, жива не останусь, до того тосковала. Но все-таки мне сейчас не так тяжело, как было в тот отъезд из деревни. Ведь тогда я прямо с ума сходила, через каждую минуту в рев пускалась. А сейчас хотя и жуткое, но спокойствие.
Теперь, что в итоге этой поездки. Первое – я узнала, что такое любовь. Правда, я знала ее и раньше, но не с такими подробностями. Раньше я не придавала ей такого значения. Теперь наверняка могу сказать, что любовь не только удовольствие, она же бывает и большим злом. Потом, конечно, плюсом надо считать и то, что я многое узнала о «строительстве» колхозов. А в общем и целом получила громадное развлечение с небольшими сердечными неприятностями. Неприятности эти, надеюсь, скоро пройдут. В общем, три недели прошло, результаты налицо (небольшое похудение и сердечная болезнь). Этой тетрадью можно закончить эти три недели.
Сегодня в деревне, вероятно, опять будет вечерок. А я буду сидеть здесь и сквозь какой-нибудь пустой разговор буду с тоской вспоминать тот предрождественский вечерок, когда мне было так весело, когда Коля ни на шаг не отходил от меня и беспрерывно ласкал меня взглядом своих синих глаз…
Что прошло, то уже не настанет, Так о чем же, о чем горевать!
[40]
января, суббота
Уже четыре дня как приехала из деревни. Особенного ничего не случилось. Как сон прошли эти три недели. Едва ли повторятся еще. Я не думала, что после отпуска жизнь пойдет по-старому. Однако все по-старому, только теперь стало больше безнадежности да больше тоски. Спокойная жизнь, тихое существование, волнение чувств и трагическая любовь с неожиданным концом – это было в деревне. Я вела там подробный дневник, в котором писала все, записи вела почти каждый день.
По приезде я дала этот дневник Наташе. Она прочитала и заявила, чтобы я берегла этот дневник пуще глаза, потому что он очень и очень интересен, и читала она его будто книгу. Признаю и сама, что он был интересен. Но ведь там было что писать, все новые впечатления. Здесь, конечно, хорошего ничего не запишешь, так как здесь все изо дня в день одно и то же.
Вот и сейчас писать не о чем.
20 января, понедельник
Сегодня мой выходной день. Встала поздно, сходила к Наташе. Стащила ее на каток, недавно пришла с катка, пообедала, и теперь нечего делать. Обещала Наташе вечером опять пойти на каток, но едва ли пойду, не хочется. Просто пойду к ней побузить, у нее никого нет, родные ее смотались дней на десять. Сидеть у нас дома мне что-то надоело.
Старательно наяривала на гитаре деревенские прибаутки. И потом все пою. Безумно люблю петь. Сейчас бросаю писать, займусь песнями.
23 января, четверг
Сегодня мне исполнилось 19 лет. Это очень много и совсем меня не радует. Дни летят. Все еще не пришла в норму после приезда, то есть еще совсем не имела свободного времени. Сегодня, кажется, первый незанятый вечер. Придет, вероятно, Маруся, буду петь, если не пропадет охота.
Каждый день во сне вижу Колю. Это что-то необычное. Раньше я его никогда не видела во сне. А между тем, когда в то лето я приехала из деревни, я сходила с ума по нему. Сейчас же я гораздо спокойнее и все-таки вижу его. Сегодня, например, приснилось мне, что приехала я на Троицын день в деревню, попала вроде на гулянье. Вижу, гуляет Коля с какой-то дивчиной, и дивчина эта оказалась Олигер Надя, соученица по 30-й школе. Потом вроде очутились со мной Нюра Т. и Нюра С. и будто еще Наташа. Пошли мы куда-то. Чувствую, сзади подходит Коля. Он часто так делал на гулянье. Выбирает момент, подходит сзади и забирает меня. Так и во сне, подошел и взял под руку. Идем. О чем он говорит, не помню, помню только, что он был ласков, как прежде, и всячески искал примирения. Я, конечно, не отталкивала его. Конца сна не помню, да и неинтересно это.
Я писала в деревню деду и вложила в письмо записку для Зои, в которой просила ее прислать кое-какие песни. Написала я там, конечно, чтобы она передала всем привет, а Коле особый. Жду не дождусь ответа.
Вчера были с Марусей в Колонном зале Дома союзов на концерте. У Маруси есть входной билет в Дом союзов, данный ей на время одним студентом губпрофшколы. Вчера с этим билетом в партер не пускали и места были нумерованы. Мы с Марусей, набравшись нахальства, несмотря на то, что контроль не пускал нас, приперлись-таки в партер и уселись на свободные боковые места около самой сцены. Шагах в двух от нас на крайнем стуле сидел какой-то молоденький парнишка, страшно похожий на Варшавского. Главное сходство было не в чертах лица, а в чем-то другом, внутреннем, во взгляде, в манере морщить лоб и во многом другом. С самого начала, как только он пришел, я старательно пялила на него глаза, удивляясь его поразительному сходству с Варшавским. Иногда мне казалось, что это сам Варшавский. Только вдруг замечаю, что парень этот тоже пялит на меня глаза, и не менее старательно, чем я. Я усилила свое внимание к нему, и мы то и дело стали встречаться с ним взглядами. Мне это стало казаться забавным. Я перестала смотреть на сцену и стала наблюдать за этим удивительным незнакомцем. Иногда он сидел опустя голову. Я следила, куда он прежде всего взглянет, как только поднимет голову. И я заметила, что как только он поднимал голову, то прежде всего глядел на меня. Если я глядела на него, он отводил глаза. Иногда я не выдерживала его взгляда. Во время антракта ходим с Марусей по залу. Гляжу, летит этот парень навстречу, и все взоры на меня. Я рассказала об этом Марусе. Оказывается, она тоже заметила это явление. Стали мы с ней обе заниматься наблюдением и под конец не выдержали, стали отчаянно смеяться. Парень, вероятно, заметил, потому что стал старательно отворачиваться от нас. Кончилось это все ничем, так как мы ушли с Марусей раньше, чем кончился концерт.
24 января, пятница
Сегодня поехала к своей ученице, а она сказала, что сегодня не будет заниматься. Ну, я тут же обратно. Собиралась к Наташе, да зачиталась интересной книгой – «Дружбой» Дмитриева.
В тресте противно до тошноты. Чем больше я служу, тем больше убеждаюсь, что вся наша работа ничего не стоит. Глядя на каких-нибудь экономистов или инженеров, слишком горячо обсуждающих какой-нибудь ничего не стоящий вопрос, мне приходит в голову мысль, что у них нет личной жизни, что они живут только в тресте. Но это, конечно, не верно. У каждого из них, вероятно, есть своя личная жизнь, которая для них выше треста. Тогда зачем же эти «горячие» порывы в работе? Мне это непонятно. Вообще, правильно написал Новиков в своей замечательной книге «Происхождение туманностей», что лучше бы было, если бы 75 % всех служащих заставить делать кирпичи. Пожалуй, больше пользы было бы.
