Все по-старому. Время идет страшно быстро. За эти десять дней, что не писала в дневник, особенного ничего не случилось. Два раза была в театре «Экспер», на опере «Чио-Чио-сан» и на «Севильском цирюльнике». «Чио-Чио-сан» – чепуха, а «Севильский цирюльник» очень понравился. Замечательная вещь, очень комичная. Исполнители были тоже хорошие. Граф Альмавива – Юдин, Фигаро – Головин. У Юдина очень мягкий, гибкий голос, от которого публика была в страшном восторге. Мне больше всех понравился Фигаро. Но большинство публики аплодировало Юдину, и аплодировало так, как я еще никогда не слыхала. Многие до хрипоты в голосе кричали «Юдин, Юдин», а когда он появлялся перед публикой, то начинались оглушительные аплодисменты и всевозможные крики. Я не аплодировала и не кричала, но меня страшно занимал восторг публики. Он заражал меня, поднимал настроение.
Ходила на каток раза четыре. Хорошо на катке, чувствуешь, что живешь.
В тресте перемены. Ершова-статистика уволили. Шурка Куприянова ушла на производство. Остались мы с Сальниковой вдвоем. Мне это очень нравится.
4 марта, вторник
Только что пришла из кино. Смотрела «В доках Нью– Йорка». Ерунда порядочная, и заглавие дикое. Единственное, что мне понравилось в ней, это герой картины – Билль Робертс, и то только потому, что он чем-то напоминает Антонова. А в общем картина немножко расшевелила меня. Вообще, надо сказать, что кино больше на меня действует, чем театр.
Например, 1 марта видела я в 1-м МХАТе «Вишневый сад». Картина прекрасная, но она прошла мимо меня, не задев ни одного чувства. А «В доках Нью-Йорка» разбудило и расшевелило во мне тысячу чувств и мыслей.
Погода совсем весенняя. Грязища, дождь. Катки закрылись, и это весьма печально. Наташа работает в вечерней смене, и поэтому мы с ней не видимся. А мне что-то опять стало скучно без нее. 2 марта был выходной день. Так как это было воскресенье, то я воспользовалась им для того, чтобы сходить в 1-й МХАТ на «Синюю птицу». Замечательная картина, только не понимаю, почему на нее так усиленно водят детей. По– моему, в ней нет ничего детского. А детей было страшно много, и из-за них было шумно. Сегодня взяла билет на 12 марта, на малую сцену МХАТа. Будет идти «На дне».
12 марта, среда
Сегодня Наташа сообщила мне, что едет в колхоз. По какому-то объявлению она подала заявление и 20 марта уезжает. Куда – не знаю. Я попробовала ей доказать несуразность ее поступка, но ничего не вышло. Ей надоело сидеть на одном месте, работать она не хочет. Она говорит, что если ей там не понравится, то она приедет обратно. Я пока еще не верю в ее отъезд, но если она уедет, то я сойду с ума. Я останусь тогда совершенно одна. Никого, ни единой живой души. Сижу и плачу. Ну что я буду делать? В вуз я не попаду – это факт. Значит, продолжать работать, продолжать сидеть в этом проклятом тресте? Это слишком тяжело. А ехать в колхоз, как Наташа, я не могу, нет сил для этого.
Эх…
Сегодня в театр надо идти, смотреть «На дне», а у меня никакого желания. Скоро, наверное, придет Наташа. Неужели она уедет? Значит, я опять останусь одна. И это одиночество будет хуже того, которое было до начала дружбы с Наташей. Тогда я не знала, что значит иметь друга, и, кроме того, тогда была школа, было много забот. А теперь школы нет и нет этой веселой школьной жизни. Искушенная радостью крепкой дружбы, я буду сильнее чувствовать свое одиночество. А может быть, она не уедет?.. Может быть, это еще не решено окончательно?.. А я-то мечтала, как мы будем проводить с ней это лето. Будем ходить в выходные дни за город, и вдруг…
Если она действительно уедет и будет работать в колхозе, то тогда ей, наверное, будет открыта дорога и в комсомол, и в вуз. А мне, знать, так и суждено заглохнуть на несчастной статистике.
14 марта, пятница
Наташа все-таки уезжает. И от этого так тяжело, что я с ума схожу. Вчера она просидела у меня весь вечер. Мама, Маруся в один голос отговаривали ее от колхоза. Я сидела как помешанная. Я верила и верю, что она уедет. У меня нет ни тени надежды на то, что она останется. Я почему-то сразу, с первого же момента поняла, что это она серьезно задумала. Правда, мне иногда приходит чудовищная мысль в голову, что это только шутка с ее стороны. Но нет, она так шутить не может.
Сердце разрывается на части. Как только подумаю, что весной мне не с кем будет пошататься по городу, сходить на книжный базар, съездить за город, так горько становится, так хочется плакать, что нет терпения. Если бы у нас никого не было, я бы выплакалась до конца, а то приходится сидеть и слезы глотать. Я так мечтала о лете, о прогулках за город с Наташей, и вдруг… Теперь без конца буду сидеть дома, потому что буду одна, у меня никого больше не остается, ни единой души. Вчера, как ушла Наташа, так я даже поужинать как следует не могла, легла спать прямо. Не помню, как уснула. Проснулась среди ночи и давай реветь, так до самого утра и проплакала. Сегодня в тресте еле сидела, каждую минуту готова была разреветься. После перерыва почему-то сразу легко стало. Уверила себя, что ничего особенного в отъезде Наташи нет, что не надо унывать и пр. Часа на полтора я сумела себя обмануть, но больше не могла. Снова затосковала. В конце занятий позвонила Наташе, чтобы она хоть на минуточку зашла ко мне.
Только что была Наташа. Я только сумела поздороваться с ней, а потом не вытерпела и заплакала. Она тоже. Я никак не могла сдерживать себя, скажу слово – и плакать. Она все-таки более владела собой. Я расспросила ее, как она подала заявление.
Оказалось, что туда требовался не один статистик, так что я могла бы свободно послать с ней вместе заявление. Но она мне почему-то ничего не говорила и сказала об этом тогда, когда получила оттуда ответ с приглашением приехать туда. Она предложила мне сейчас послать туда заявление, я это заявление написала, но не знаю, что из этого выйдет. Она велела мне его послать утром, но я, конечно, не пошлю его. Мне вовсе не нравится туда ехать, мне только не хочется расставаться с Наташей. Едет она в Нижне– Волжскую область, Хоперский округ, гор. Урюпинск, только не в самый город, а куда-то в деревню – в общем, к черту на кулички. Мне за нее очень страшно. На какой срок она туда едет – неизвестно. Она-то, по-видимому, хочет пробыть там только до осени, но возможно, что засадят ее там года на два. Вот будет ужас! И как я только вынесу это? Если она там останется, то весной или, вернее, к лету уже, приблизительно в начале июня, я поеду к ней во чтобы то ни стало и постараюсь там остаться с ней. Но что я буду делать до того времени? Это будет ужасное время. Я даже не представляю, как я с ней расстанусь. Провожать я ее не пойду, это уже решено между нами, проводы будут слишком тяжелы. Слез, вероятно, прольется целое море. День ее отъезда – мой выходной день. Буду, вероятно, весь день реветь.
1 мая – годовщина нашей дружбы, или, вернее, нашего первого объяснения в любви. И ее не будет… Я буду одна вспоминать счастливую весну и, вспоминая, заливаться слезами… Будут прекрасные майские вечера, яркие дни, и я буду одиноко сидеть на балконе, вспоминая прогулки за город. Я буду все время сидеть дома, мне не с кем будет ходить… И зачем, зачем только она уезжает?.. Что я буду делать? Как тяжело, хочется безумно рыдать, но нельзя…
