В кино много болтали. Я спрашивала Наташу, в какой вуз подавать мне заявление. Она посоветовала на литературное отделение, но мне это не совсем улыбается. Чего мне, собственно, хочется, я и сама не знаю. До сих пор не могу выбрать, какая специальность мне больше нравится. На экономическое я идти не хочу, на медицинское тоже. Хочется мне в Горную академию, на геологическое отделение, но об этом и мечтать нечего. Кончала семилетку, не знала, куда деваться. Потом успокоилась, думаю, за два года что-нибудь придумаю. Прошло два года, кончила девятилетку, прошел еще год, и все-таки я не знаю, что меня больше тянет. Это глупо, в конце концов. После кино сидели у меня. Я спросила ее: почему меня все боятся? Она, конечно, не могла ответить на мой вопрос. Но, в общем, мы сделали вывод, что я очень холодна и мое отношение к людям «свысока» против моей воли отражается на моем лице. Но как это можно ликвидировать, мы не придумали.
Сегодня Наташа была очень хороша. В синей блузе она выглядела так мило, как никогда. Она удивительно умеет улыбаться. Улыбается не только ртом, но и глазами, и это получается так чудесно! Глаза у нее вообще очень выразительные и мягкие. Как посмотрит, так прямо растаять можно. Вечером вместе с их Валькой поеду провожать ее. А пока кончаю.
24 марта, понедельник
Уехала…
Может быть, уже приехала, куда надо… Скучно, страшное одиночество… Тоска… Из памяти не выходят начальные слова одного стихотворения:
Прощай, родная. Не тоскуй. Не плачь… Не плачь… Не надо…
В субботу перед отъездом Наташа пришла ко мне. Весь вечер просидели вдвоем. Сначала я сдерживалась, но потом мне стало так тяжело, что я чуть не плакала. В десятом часу пошли к ней. Валя угостила нас клюквенным морсом. Выпили, посидели, я сыграла на гитаре. Потом стали собираться. Валя, по обыкновению, хохотала и веселила нас, так что мне стало немного легче. Со своими Наташа распрощалась легко и просто. Провожать ее пошли я и Валя. До трамвая шли очень весело. Наташа несла чемодан, Валя – узел с постелью, а я – корзину с провизией и с хозяйственными принадлежностями. Валя – неисякаемый источник комичных выходок. Глядя на нее, мы беспрерывно хохотали. На Большой Дмитровке сели на 6-й номер. В трамвае также было очень весело. На Рязанский вокзал приехали четверть одиннадцатого, ровно за час до отхода поезда. Узнали, где будет происходить посадка на сталинградский поезд. После этого расположились на лавочке, оставили Наташу караулить вещи и пошли добывать перонные билеты. Старались все время держаться веселее. Но чувствовалось, что веселье шаткое, у каждого сквозь смех, видимый всем, кроются слезы, невидимые миру. Около одиннадцати, когда посадка уже началась, отправились и мы к поезду. Отыскали нужный вагон, влезли, еле нашли место Наташино, по-чудному там места нумерованы. В вагоне сразу упало настроение. Еле попрощались, я спешила скорее выйти из вагона, я боялась разреветься. Вышли и встали у окна, из которого смотрела Наташа. Ей не было слышно, о чем мы говорим с Валей, так окно было плотно закрыто. Она улыбалась нам из окна. Глядя на эту улыбку, я разрывалась от тоски. А Валя все шутила и шутила. Вдруг… звонок, другой, поезд стал медленно двигаться… Мы побежали рядом с окном. Все быстрее и быстрее… Вдруг Наташа повернулась спиной к окну и больше не обертывалась… А мы все бежали, пока какие-то ребята не задержали нас. Остановились и без единого звука стали смотреть, как проходит мимо нас поезд. Скрылись пассажирские вагоны, потом две последних платформы, на которых стояли автомобили. Стояли до тех пор, пока последние огни не скрылись из глаз. Я боялась произнести слово, чтобы не разрыдаться. Наконец хватило духу сказать: «Идем…» Повернули обратно. «Вот и уехала Чила…» – как-то по-серьезному произнесла Валя.
Чила – сокращенное от слова «человек». Название это – изобретение Вали. Она с некоторых пор иначе и не называла Наташу, как только Чила.
Все веселье Вали сразу исчезло. Или ей тоже стало не по себе, или уж мой вид был настолько ужасен, что не располагал к веселью – не знаю, только всю дорогу, в трамвае и после, когда она меня провожала до дому, она говорила серьезно.
Придя домой, я поспешила завалиться скорее спать. Закрыла глаза и сразу же представила себе вагон и Наташу, лежащую на лавке. Картина была настолько живой, что мне стало несколько легче.
На следующее утро, 23-го, как обычно, пошла на работу. После службы вся трестовская редколлегия должна была отправиться в Кусково, на наш завод, чтобы провести там расширенное заседание редколлегии и обменяться газетами. Как кончились занятия, моментально собрались, чтобы ехать. Но без недоразумений, конечно, не обошлось. Часть уехала вперед. Я и Липец с бою влезли в вагон, на следующей остановке в этот же вагон влезли еще четверо наших. Кем взята газета, никто не знал. Приехали на вокзал. Стали искать остальных, никого не оказалось. Взяли билеты, осмотрели весь состав, никого нет. Наконец одного поймали, он отделился от уехавших вперед и приехал позднее на автобусе. Пришлось все-таки ехать. Приехали, отправились на завод. Для сокращения пути пошли не по мосту, а прямо по льду пруда. Лед был очень мягкий. В середине еще можно было идти, но у края совсем растаяло, так что нам было впору хоть вороча´ться. Но мужчины решили все-таки перебраться на берег и пошлепали прямо по воде. Я осталась одна и не знала, что делать, промокнуть же на этом льду мне вовсе не улыбалось. Но тут же пришла помощь – один из ехавших с нами, молодой рабочий с Кусковского завода, взял и перенес меня через полынью. Мне было страшно неудобно, но все же это лучше, чем шлепанье в мокрых ботинках. Теперь непременно попаду в следующий номер стенгазеты. Наконец добрались до заводского клуба. Приходим туда, а там все наши, которых мы считали потерянными, и газета с ними. Они, оказывается, приехали с поездом, шедшим раньше, чем наш. И как они управились! В клубе собиралась конференция ударных бригад, и оказалось, что мы приехали не вовремя. Из клуба отправились в завком, где попробовали было устроить заседание, но ничего не вышло. Пришлось сматываться обратно, и поездка оказалась совершенно впустую. Но я этой поездкой очень довольна. Было страшно весело. Погода была чудесная, теплая, и за городом так хорошо, что я не ожидала. Там уже весна настоящая, снег с полей сошел, только грязища неимоверная, мы все боялись растерять галоши.
Публика заводская резко отличается от трестовской. Живая такая, простая, особенно ребята хорошие. Недурно было бы поработать некоторое время на заводе.
Сегодня настроение отвратительное. Горло болит ужасно. Вспоминаю Наташу и схожу с ума. Чтобы очень не расстраиваться, начинаю представлять нашу встречу с ней летом, когда я к ней приеду. Неужели это будет? Это будет так хорошо, так чудесно! Это будут счастливые мгновения.
Сегодня видела Наташу во сне. Живо ощущала ее. Милая, где ты сейчас? Где ты будешь спать эту ночь? Как я боюсь, чтобы не случилось с ней чего дурного. Люди незнакомые, место чужое, трудно ей будет, дорогой моей.
Тяжело. Кажется, незачем больше жить, не к чему стремиться. Давеча пришла Маруся и ушла тут же. Наверное, вид не особенно располагал к сидению. Заметила, что похудела я. Похудеешь, тоска до чего хочешь доведет. Теперь буду жить только одной надеждой – увидеться с Наташей и попробовать не расставаться с ней, остаться там где-нибудь работать. Это теперь единственная моя мечта и цель. Остальное меня сейчас мало интересует.
