25 марта, вторник
Сегодня не случилось ничего особенного. Только на работе измоталась больше обыкновенного, потому что не было Сальниковой. Глупость Липеца раздражала больше, чем всегда. Прямо-таки удивляюсь, что существуют такие идиоты. Имеет высшее образование, окончил два факультета, юридический и экономический, а дурак, каких мало. Но дурость все– таки можно простить, но вот нахальство его переварить невозможно. Ох уж когда-нибудь да отчищу я его, как следует!
Что-то делает Наташа? Теперь она уже должна быть на месте. Безумно хочется к ней. Мечтаю, как бы мы жили там с ней вдвоем. Чудесно было бы. Только двое, всегда вместе, не зависящие во времени и от родителей. Эх, когда это будет? А сейчас…
Эх, ну как вспомню, Слезами зальюсь…
26 марта, среда
Сегодняшние сутки такие же, что и вчера. Так же было скучно, нудно, досадно. Только нездоровилось больше вчерашнего. Занималась мало, потому что пришла Маруся и проболтала добрую часть вечера. Завтра я выходная. Буду сидеть дома и, наверное, сходить с ума. Присутствие людей, да своих еще, раздражает, а как только остаюсь одна, страшно становится. Я стала бояться одиночества. Боюсь оставаться сама с собой, чувство такое, будто я могу причинить себе зло. Раньше этого не было. Со своими раздражительна и неразговорчива. Петь совсем не стала, не могу, внутри такая неразбериха, или, вернее, пустота, что хочется только молчать или кричать, но не издавать складных, гармоничных звуков. На гитаре тоже не могу играть. Веселые вещи раздражают, а простые, грустные мотивы увеличивают тоску. Хочется иногда сыграть что-нибудь дикое, за душу хватающее, от чего можно было слушателям плакать. Но такого играть не умею. В общем, упадочничество полнейшее. Чем это кончится, не знаю. Может, только когда к Наташе уеду, тогда и кончится? Скорее всего, не раньше.
27 марта, четверг
Недавно пообедали. Сижу дома по причине болезни. Занималась, и даже с охотой. Сегодня во сне видела Наташу. Будто мы с ней рассуждали о Сальниковой. Я говорю будто: «Так ничего она, только уж очень искусственна, десять лет ведь». – «Да, да, вот именно искусственна», – подхватывает Наташа. Голос ее был настолько громок и реален, что я тут же проснулась, и хотя я уже открыла глаза, но в ушах еще звучал ее голос. Я даже удивилась этому, ведь обычно во сне звуки не оставляют впечатления. После этого я снова уснула и увидела другой сон, опять с участием Наташи. Сначала я все что-то с матерью ругалась, потом для чего-то на громадном листе слоновой бумаги стала не то рисовать, не то писать что-то, не помню ясно. Сижу будто на диване, лист на коленях, вид у меня серьезный (чувствовала это), спешила почему-то. А напротив на кушетке сидит Наташа и смотрит на меня. Я не вытерпела и, бросив свое дело, пересела к ней. Будто поцеловались мы с ней, и после того мне стало так легко, что я сразу решила не кончать этой работы на листе бумаги. Но все-таки, несмотря на легкость, я чувствовала, что Наташа вроде другая, хуже, чем она была на самом деле. Что-то было в ней даже противное моему чувству. Отчего у меня получился такой отпечаток чувства во сне – не знаю. Интересно, видит ли меня Наташа во сне? Я вижу ее каждую ночь, с самого дня ее отъезда. Но как-то все путано, даже не упомнишь ничего. В памяти всегда остается только фигура Наташи, обязательно в синей блузе, и ощущение физической ее близости, будто я в самом деле держала ее в своих руках. Пока кончаю, писать не о чем.
Давеча после обеда занималась как ни в чем не бывало, вдруг приносят письмо! От Наташи! Я так обалдела, что не решалась распечатать. Мне вдруг стало страшно: что там в этом письме, какие вести, дурные или хорошие? Распечатала, и от первых же строк больно защемило сердце. Вот они, эти строки:
«Эх, Таня! Пропала моя головушка! Укатали, можно сказать, за тридевять земель. Поездом до местечка Филоновки, а потом 40 верст на лошадях, до Преображенского…»
Дальше она пишет, что сдрейфила немного, страшит ее долгое одиночество, а главное страшит то, что я могу не приехать ввиду таких трудных дорожных условий.
Потом пишет, как ехала, как приехала в Урюпино. Письмо писано из Урюпина, откуда она должна была отправиться в Филоновку, а оттуда в Преображенское. Адреса, конечно, никакого дать еще не могла. Пишет, что если я надумаю приехать туда работать, то должна сделать это не позднее 10 апреля.
Письмо безнадежнее, видно, что тяжело ей до ужаса и жалеет она, что сделала этот шаг. Она надеялась там, что пошлют ее из Урюпина обратно, но вместо этого ей вручили командировку в Преображенское.
Да, попала она в глушь. Трудно будет добраться к ней. Дорога трудная. Как я боюсь за нее!
Глупо она все-таки сделала, что не посоветовалась со мной, когда писала туда заявление. Ведь вполне возможно, что мы вместе поехали бы туда, и от этого трудная дорога показалась бы в тысячу раз легче, потому что тогда мы были бы двое и в душе не было бы щемящей тоски об оставленном друге. Эх, Наташа, Наташа…
Две недели с небольшим назад все было спокойно, все шло своим обычным ходом. И вдруг как будто ураган налетел: всколыхнул все до самого дна, разметал все, навел ужас и смятение, ударил в сердце чем-то невидимым и вихрем своим унес то, что было дороже всего на свете. Унес в неведомые края, на неведомый срок, а может, и навсегда… Ведь за эти две недели было столько тоски, столько отчаяния, столько слез. И все это случилось самым неожиданным образом. Сначала был ужас и глупое отчаяние, потом какая– то безумная надежда, вера, что все пройдет. А потом снова ужас, и уже реальный, ужас разлуки. Потом снова глупое отчаяние. Что будет дальше – не знаю.
В прошлый выходной день в это время (сейчас девятый час вечера) Наташа была еще около меня. Мы сидели с ней на одном стуле и писали на моей тетради, что верим в будущее счастье, что будет счастье и мы его создадим сами!
Прошло четыре дня. Опять наступил мой выходной день. И вот сейчас я сижу уже одна и вижу перед собой не Наташу, а только мелко исписанные строчки ее письма, где кроме прозы приложена еще и поэзия, несколько отрывочных стихотворений, написанных ею в поезде. Большая разница между этими выходными днями. Мне мало этого письма, мне нужна сама Наташа!
Вот стихотворения из ее письма, не все только:
Ох, разлука, ты, разлука!
Тяжела ты, тяжела,
Сердце жжет немая мука,
Изболелась вся душа…
Дорогие, дорогие,
Мне вас больше не видать!..
И когда, как в дни былые,
Будет вместе мы опять?
Надо быть, как птица, вольной
И с упрямой головой,
Чтобы не было так больно
Покидать свой край родной.
Надо жить надеждой твердой,
Что и собственным умом
Мы дорогу к жизни новой
Хоть погибнем, но найдем!
Эти стихи мне очень нравятся. Да, Наташа все-таки сумеет жить так, как пишет в последних стихах. У ней упрямая голова.
