Возьму еще другого «дикого» – Кузьмина-Караваева. Он принадлежал к партии «демократических реформ», состоявшей из 4 человек. Никто его не стеснял. Не имея дарований М. Ковалевского, вообще по талантам будучи средним, он имел все-таки большой опыт и заслуженный авторитет. Был профессором Военной академии, земским гласным, имел чин генерала; участвуя в земских съездах, вел конституционную, но разумную линию, часто сражался с кадетами. После 1917 года он имел мужество восстать и против реформ в нашей армии, и против обращения с офицерами; в эмиграции был в правом секторе. Но что же делал он в 1-й Думе? Он не пошел «против течения», а поплыл по нему. Его выступления по «смертной казни», по «обращению к народу», т. е. тогда, когда был нужен голос знания и благоразумия, были плачевны; свой авторитет он клал на весы демагогии. И его погубила та же перводумская атмосфера.
Откуда же дул этот вредный политический ветер, который заслепил наших испытанных «конституционалистов»? В наиболее беспримесном виде мы найдем его на левых скамьях, в так называемой «трудовой группе». Она была подлинным героем этой Думы.
Кадеты относились к ней со снисходительным высокомерием. Когда в июне Милюков занимался образованием думского кабинета, он писал в «Речи» 18 июня, что «трудовиков» в нем не будет; «у них для этого не имеется достаточно подготовленных лиц». Он в последнем, конечно, был прав. Ошибался лишь в том, что видел подготовленных лиц у кадетов и вообще в либеральной общественности. Другим основанием для пренебрежительного отношения к трудовикам было отсутствие у них определенной программы. Это делало группу их разношерстной; в ней насчитывали 10 различных подгрупп, причем одна из наиболее многочисленных (18 человек) носила живописное название «левые кадеты»
[32]. Такой партии программные доктринеры – кадеты – понять не могли. Но у трудовиков было больше единства, чем у кадетов с их дисциплиной; у них было единство не программы, а политического их настроения, и в нем была их несомненная сила.
Один из самых культурных трудовиков, проф. Локоть, в очень интересной книжке «Первая Дума», выпущенной в 1906 году, под свежим впечатлением пережитого, дает ключ к их пониманию.
Трудовики исходили из убеждения, будто вся страна «стихийно-революционно» настроена, даже гораздо более революционно, чем ее интеллигентская верхушка. Представляя такую страну, Дума, по их мнению, и не могла быть «государственным установлением»; она должна была просто стать органом «революционной стихии». «Народная волна была разрушительной и революционной, а потому и Дума не могла быть иной, как разрушительной и революционной», – откровенно говорит Локоть.
Этому должна была соответствовать и думская тактика. Центр тяжести при таком взгляде переносился на революцию, на «революционное настроение народных масс», а вовсе не на правильное функционирование конституционной машины. Что надо было в ней делать? «Надо усиливать революционное настроение и состояние; сорганизовать, сплачивать и дисциплинировать революционные силы стихийной волны… Такова ближайшая цель момента и задача выдвинутого историей политического органа для осуществления этой цели – Первой Государственной думы». (Локоть. Первая Дума. С. 142).
Это та тактика, которую когда-то «Освободительное Движение» применяло против Самодержавия. Разнуздавшаяся революционная стихия, именно потому, что она стихия, и после конституции шла прежним путем. Для нее все оставалось по-старому. Она хотела сначала существующий государственный порядок добить. В этом трудовики видели задачу и Государственной думы.
Трудовики были наиболее чистыми представителями этого взгляда; поэтому, по мнению Локтя, они и должны были этой Думой руководить. Думать о «созидании» в рамках не уничтоженного еще старого строя было нельзя. Надо было сначала довести до конца революцию и сбросить существующую власть. Тогда появятся и новые силы, которые создадут новый порядок, может быть очень не похожий на тот, о котором мечтали наивные разрушители. Но это созидание не было задачей трудовиков и вообще 1-й Думы. В непонимании этого, по мнению трудовиков, была коренная ошибка кадетов. Кадеты могли быть только партией будущего. «Позднее их время придет. Но в России оно пока еще для них не настало. Оно настанет тогда, когда революционная волна разольется на ряд более покойных потоков, по которым и «кадеты» сумеют плавать так, как это будет соответствовать их натуре и их классовым или групповым интересам» (Локоть. Первая Дума. С. 118).
Итак, задача трудовиков была только разрушительной: продолжается революция. Дума – орган революционной стихии. Задача ее – помогать этой стихии, бороться со всем, что мешает ее торжеству. Трудовики в этом последовательны, если принять их исходную точку, что вся страна революционно настроена. Если это настроение достаточно глубоко и сильно, то оно может власть сбросить; если такая перспектива представляется полезной для России, то нужно служить именно ей, а не «играть в конституцию».
Так и ставили свою задачу думские лидеры трудовиков. Умеренный, искренний Жилкин, журналист по профессии, школьный учитель Аникин, озлобленный третий элемент, принимавший личное участие в аграрных погромах и, наконец, Аладьин. Это любопытная фигура этого времени. Мне пришлось познакомиться с ним в 1904 году, когда я в первый раз ездил в Лондон. Мои знакомые, жившие там, Шкловский, Гольденберг рекомендовали его мне в качестве «гида» по Лондону; он его знал хорошо и был в это время свободен. Я провел с ним несколько дней. Он меня заинтересовал, как оригинальная личность. Был страстным поклонником Англии. Я увидел в нем особенную разновидность русских англоманов, «демократического англомана». Русские революционные партии он тогда зло высмеивал; стоял за постепенность реформ, за предпочтение «практических достижений» чистоте идеала, за сотрудничество, а не войну с государственной властью. Так переделало русского революционера знакомство с английской жизнью. Когда позднее я узнал из газет, что он вернулся в Россию и был выбран в Думу, я от него многого ждал. Я думал, что он будет представителем практического «левого направления», которое спустится, наконец, с облаков. Заразила ли его вредная атмосфера России, или он был просто неискренен в прежних разговорах со мной, но в его демагогических, заносчивых выступлениях в Думе я не узнал своего интересного «гида» по Лондону.
Настроение трудовой группы было, конечно, несовместимо с установлением «правового порядка». Но сила трудовиков была в том, что это настроение тогда встречало отклик повсюду. Оно было общедоступно; почти каждой душе оно было понятно и сродно. Оно было примитивным мировоззрением, для всех соблазнительным. И если говорить только о Думе, то ясно, что ни тонкая критика Гейдена, ни либеральный пафос Стаховича не могли этого настроения в ней одолеть. Они оба сами были от него слишком далеки, чтобы его понимать и с успехом оспаривать. Стахович и Гейден для своей прежней среды казались изменниками, и их там осуждали; но «Освободительное Движение» их обошло, от них отмежевалось и не им было его повернуть.
Здесь начиналась историческая ответственность кадетской партии, как таковой. Она одна могла бороться с этим настроением. Значило ли это навязывать ей задачу, которой она не хотела? Напротив, она сама всегда именно так ее понимала, и в этом была ее настоящая сила.
