Кадеты его сочинили, и они в Думе его отстояли; достигли при его голосовании единогласия. Однако, в сущности, они одни им остались довольны. Локоть писал с огорчением, что в адресе была «почтительная, в возвышенном стиле, риторика; уклончивая манера в понимании и толковании слов и намерений верховной власти»; что адрес «не отличался от адресов, с которыми недавно выступали губернские земские собрания». Он в заключение спрашивал: «Нужен ли был вообще этот адрес?»
[40] Социал-демократы в своем раскаянии пошли еще дальше. Они принялись уверять в своей прессе (Б-в и Дан, рабочие депутаты во 2-й Гос. думе), «будто при голосовании адреса рабочие депутаты от него уклонились». Это было неправдой. Винавер эту версию убедительно опровергает в «Конфликтах». Но она все же показывает, что социал-демократы раскаялись и кадетского удовольствия от адреса не разделяли.
Зато сами кадеты были в восторге. «Принятие Думой ответного адреса, – писал Милюков в «Речи» 6 мая, – есть акт величайшего политического значения и ночному заседанию 5–6 мая суждено остаться историческим. Никакая партийная критика не может умалить великого значения этого факта для страны, для самой Думы и для Главы государства». «Акт, который мы совершили, – вторил 8 мая в Думе кадет Новгородцев, – уже вынесен неизгладимыми чертами на страницы истории. Это – великий исторический акт, ослабить или умалить который ничто не может».
Такой взгляд на адрес у кадетов сохранился и позже. Когда в 3-й Думе, где владычествовали октябристы, обсуждался проект третьедумского адреса, Милюков от имени кадетов заявил их полную солидарность с «историческим» адресом 1-й Гос. думы. Он остался их «символом веры».
Но если адрес был делом кадетов, то позволительно спросить себя: чего они им хотели добиться? Результаты адреса, как известно, были плачевны; но как себе представляли дело его инициаторы?
Конечно, монархическая партия, каковой были кадеты, не могла не понимать, что оставить без ответа обращение Главы государства было бы просто «невежливо». На приветствие было должно «ответить», без низкопоклонства, с которым советская «общественность» обращается к Сталину, но с тем спокойным достоинством, с каким отвечает «народ» своему Государю. Адрес и понимался именно как «ответ на тронную речь»; он начинался словами: «Вашему Величеству было благоугодно в речи, обращенной к представителям народа, заявить о решимости Вашей охранять непоколебимыми установления и т. п.».
Итак, Дума лишь отвечала; то тогда возникает недоумение. Если ответ был вызван желанием быть лояльным и ответить на обращение, то где же «ответ»? К ответу можно было присоединить то, что Дума хотела; но где же самый ответ на слова Государя?
Враги Думы укоряли адрес во многом и часто слишком пристрастно. Так проф. В.И. Герье в своей книжке о 1-й Думе писал следующее:
«Даже лица, враждебные «старому порядку», были поражены тем, что в ответном адресе не было ни одного слова благодарности Монарху, осуществившему давнишние желания русского либерализма, и признавали это большой политической ошибкой».
По поводу этих укорительных слов я не могу не припомнить позднейшего эпизода. Когда 3-я Дума подносила Государю свой адрес, А.П. Гучков в прениях подчеркнул, что народное представительство своего долга благодарности Государю за дарование конституции до сих пор не исполнило и что 3-я Дума должна это сделать. Крайняя левая на это время по европейской традиции вышла из залы, но кадеты голосовали за такой адрес. Они не заметили в 3-й Думе, что, голосуя благодарность за дарование конституции, они самих себя осудили; если эта благодарность вообще была нужна, она должна была бы быть высказана раньше и ими самими.
Позволительно думать, что реформы объясняются только пользою их для государства и что для личных «благодарностей» за них почвы быть не должно. Этим можно объяснить отсутствие благодарности. Но одно дело благодарность за «конституцию», другое – благодарность за «приветствие» и «пожелания». Оставить их без ответа было все равно что не отвечать на поклон. Кадетская партия была достаточно воспитанна и культурна, чтобы это понять. И все-таки на «привет», на «призыв благословения Божия» на будущую работу Гос. думы она не ответила. Приветствие Государя осталось без отклика. «Народ безмолвствовал», как у Пушкина. Но было ли это по недостатку воспитанности или умышленно?
Мелкий эпизод дал на это ответ. 4 мая темный крестьянин Бочаров предложил прибавить в конце: «Народные представители свидетельствуют Вашему Императорскому Величеству свою верноподданническую преданность».
Стилистически такая фраза была неуклюжа; в таком виде она к адресу не подходила. Но предложение Бочарова показало тем не менее правильное ощущение пропуска. Кадетские стилисты могли бы заполнить его, если бы того захотели. Но они не хотели. Возразить Бочарову вышел докладчик Набоков. Он указал, что, обращаясь к Монарху, Дума является перед ним как «высшее законодательное учреждение»; что сам «Государь в тронной речи не называл депутатов верноподданными»; что потому Думе не надлежало бы на это указывать, что «не в этом смысле составлен адрес и не на этой почве Госуд. дума говорит с Монархом». Это характерное заявление было встречено «бурными аплодисментами». Сконфуженный Бочаров отказался от своего предложения. Ему не по плечу было с Набоковым спорить, да и спор на подобную тему был неудобен. Но весь адрес получил тогда определенное освещение. Поправка Бочарова поставила точки над i. Пропуск благодарности за привет превратился в намеренное ее опущение.
Почему такая ненужная неловкость могла получиться? И как ее могли допустить кадеты, инициаторы адреса?
Это интересный вопрос для уразумения тактики кадетов вообще. Конечно, это показывало, что в кадетах не было настоящего «монархизма», который не позволил бы им такой «демонстрации», как тот же «монархизм» не позволил Гейдену и Стаховичу к адресу присоединиться. Но кадеты не были и республиканцами и делать антимонархической демонстрации совсем не хотели; ведь они же подали мысль о необходимости адреса и склонили на это революционные партии, хотя их традициям адрес противоречил. Но раз кадеты и в адресе хотели идти в «левом блоке», они принуждены были сделать уступки. Трудовики уже упрекали адрес и за «почтительность» тона, и за наличие в нем «титулов и условностей».
Сам М.М. Ковалевский счел нужным дать двусмысленное одобрение адресу. «Я хвалю ваш адрес, – сказал он 3 мая, – за то, что он выражен в вежливых, умеренных словах». Надо было быть очень нетребовательным, чтобы радоваться тому, что в адресе Государю не было «невежливых слов». Но большего от революционеров по их настроению требовать было нельзя. И за присоединение их к адресу кадеты заплатили дорогою ценой, т. е. все-таки некоей антимонархической демонстрацией. Этот результат явился символом того, к чему приводила в широком масштабе кадетская тактика, т. е. сочетание конституционного и революционного пафоса. Оно и объясняет бесплодие этой тактики.
С этой замаскированной демонстрацией я невольно сопоставляю другую, происшедшую при открытии 2-й Думы. Когда Н.Я. Голубев открывал эту Думу, он объявил, что «Государь Император повелел передать Думе», и остановился. Министры все встали, правая часть Думы тоже. Левая и кадетский центр остались сидеть. Так как демонстрации делать тогда никто не хотел, то вышло неловко. Но передача председателем слов Государя кадетов захватила врасплох, а с этикетом они были мало знакомы. Некоторые из них, следуя примеру министров, сначала поднялись, но, видя, что другие сидят, опять опустились. Потом кадеты были сконфужены. Кадетская пресса защищала их импровизированную демонстрацию тем, будто этикет и не требовал, чтобы они поднимались; что со стороны министров это был избыток усердия, как обнажать голову перед «пустой придворной каретой»
[41]. Однако позднее, в 3-й и 4-й Думах, в аналогичных случаях открытия Думы, поступали иначе: левые заранее уходили из зала, а кадеты при передаче слов Государя вставали. Потому во 2-й Думе эпизод был случайностью. Но в 1-й Думе адрес обсуждался несколько дней. Споры о нем проходили в комиссии, где были люди, которым были не чужды приличия. Неожиданности быть не могло. Согласившись на невежливость по отношению к Государю, кадеты от своего собственного лица отказались; лояльность к Монарху они сочли второстепенной подробностью, которой можно было пожертвовать ради исторического значения адреса. Но именно лояльность к конституционному Монарху имела бы историческое значение. Без нее в чем же оно заключалось?
