Преобразовательный план, по мнению Думы, был изложен ею в адресе. Я уже указывал, что, к сожалению, это не было практическим планом; это было журнальной статьей, где все было смешано. Но кадетская партия приготовилась и к настоящему законодательству. Ее специалисты давно сидели над разными законопроектами; они разрабатывались в партийных комиссиях; были обсуждаемы и приняты партийными съездами. Не успела Дума открыться, как некоторые из них тотчас были в нее внесены. 8 мая – аграрный закон, 15 мая – «о равенстве». Такая быстрота считалась торжеством кадетов. Они показались много выше правительства, с его смехотворной «оранжереей» и «прачечной». Но посмотрим, как кадеты подошли к этим вопросам.
Возьмем самый капитальный вопрос о «правовом равенстве».
Кто мог оспаривать необходимость этой реформы? На неравенстве была построена вся русская жизнь. Не прошло еще 50 лет со дня уничтожения рабства, т. е. с тех пор, как одни русские граждане «продавали» других. «Неравенство» оставалось в нравах, а нравы поддерживались всем строем государственной жизни. Без крестьянского неравноправия тогдашнее государство не смогло бы держаться. Кадеты, которые несколько лет занимались этим вопросом, могли внести в Думу ряд конкретных предложений, которые бы постепенно перестроили жизнь.
Они такой закон и внесли. Но при ознакомлении с ним можно прийти в недоумение. Неужели такое законодательствование было серьезно?
Кадеты хорошо понимали, что речь шла не о написании какого-либо одного закона. Самый заголовок законопроекта гласил: «Основные положения законов о гражданском равенстве». Текст его начинался словами: «Предлагаем Государственной думе приступить к выработке ряда законопроектов и т. д.».
Инициаторы прибавляли, что «устранение неравенства путем единого законодательного акта представляется невозможным…», и предлагали «разделить законодательную работу, направленную к установлению в стране гражданского равенства, на четыре разряда законов».
Не буду настаивать, что это формально неправильно и противоречит ст. 55 Учр. Гос. думы. Но какой вообще смысл вносить одно законодательное предположение, если оно должно вести к выработке четырех разрядов новых законов? Эти законы могли быть между собой не связаны и самое отношение к ним могло быть неодинаково. Сторонники «еврейского равноправия» не должны были из-за этого быть и за «уравнение женщин». Что общего между тем и другим? Для кого и для чего выгодно эти проблемы связывать вместе? Известен классический способ обструкции, когда затем, чтобы помешать принятию закона, его умышленно усложняют, углубляют, исправляют: находят его недостаточным и в результате делают неприемлемым. Это ловкий прием и часто цели своей достигает. Но зачем все это делала Дума?
И при этом: какая же задача ставилась для комиссии? Неопределенная и необъятная; можно прибавить, и непонятная. Инициаторы выводили все разряды будущих новых законов из якобы одного положения: «Все граждане обоего пола равны перед законом».
Это вовсе не «общее положение» закона, а декларация, или, проще, «фраза». Она или ничего не означает, или говорит больше, чем хочет. Она ничего не означает, если под ней понимают лишь то, что никто не может быть выше закона, что законы для всех обязательны. Тогда это общее место. Если же этим хотели сказать, будто все граждане подлежат одним и тем же законам, то это неправда. В наивном XVIII веке это могли провозглашать в «Декларации прав»; в XX же в такой абсолютной форме это положение было уже неверно. Не будем же мы отрицать социального законодательства, которое защищает одни классы людей против других, специальных законов о защите женщин и много другого? Создать комиссию и поручить ей выработать 4 группы законов на этом начале – есть литература, а не законодательство.
Инициаторы закона должны были сами дать себе труд подумать и поработать; указать конкретные проявления того неравенства, которые они осуждают, и те начала, на которых предлагают его устранить. Это надо было черпать из жизни и русского законодательства. Кадетские специалисты имели на это достаточно времени. Они помогли бы Думе, если бы принесли в нее результат подобной работы; это и было бы с их стороны «законодательной инициативой». Без этого же их предложения только материал для журнальных статей или для резолюций на митингах. Законодательной работе Думы они только мешали.
Результатом такой «инициативы» явилось одно: создали комиссию многолюдную, разнопартийную и ей поручили работу, которую не сумели выполнить «инициаторы». Такая система законодательства была бесцеремонным отношением к чужому труду. Такие поручения, «выдумать закон», прежние начальники давали своим подчиненным. Но в бюрократическом мире подчиненные были специалистами. В Думе это были те же самые люди – так же мало опытные, никому не подчиненные – и комиссии, которым инициаторы давали подобные поручения, неизбежно превращались в «бюро похоронных процессий». Зато сами инициаторы в общих собраниях Думы, в прениях по направлению, оставляли за собой «благую часть», произносили речи о высоких, а при данном составе Думы бесспорных вопросах. Это стало называться законодательной инициативой. Так была облегчена, но зато и совершенно искажена процедура работы. Серьезно законодательствовать таким способом было нельзя.
И любопытно. В прениях по направлению закона о равенстве 5, 6 и 8 июня на все это обстоятельно и деловито указывал граф Гейден. Все кадетские юристы бросились запальчиво ему возражать. Петрункевич, Кокошкин, Родичев, Винавер и dii minores уличали его в противоречиях, в мелочности, непоследовательности, обструкции, в неспособности понять идейную высоту их закона, конечно, в несочувствии равенству и т. д. Был фейерверк партийной полемики, из-за чего проявилось столько горячности, когда вопрос был чисто технический о наиболее верном и быстром пути провести те реформы, о существе которых не спорили? Это невозможно понять, если не признать печальную истину, что у кадетов разработанных законопроектов о равенстве не было. Если не принять их манеры законодательствовать, то скоро стало бы ясно, что хваленый стройный план кадетских работ есть только блеф, что в распоряжении партии были либо тоже либеральные «оранжереи» и «прачечные», либо «Декларации прав», с которыми они опоздали на 125 лет. Упрекать кадетов за это нельзя; подготовить проекты было делом правительства. Но не надо было противопоставлять свою подготовленность бездарности разложившейся бюрократии. А ведь из этого высокомерного противопоставления делались выводы.
Законопроект о «равенстве» демонстрировал скудость законодательного кадетского багажа. Было легче, конечно, вместо того чтобы поработать над положительным правом, провозгласить «общий принцип» и поручить комиссии в «спешном порядке» превратить его в «целый ряд» новых законов. А потом утверждать, что законопроект о равенстве был ими ранее приготовлен. Зачем было так делать? Ведь Дума не избегала работы. Но Дума еще больше работы любила эффекты и громкие фразы, хотя бы от них результаты работы страдали. Идеалом лидеров Думы был не рабочий парламент, трудящийся над положительным законодательством, a Assemblee Nationale 1789 года, бросающая в мир «принципы». Но эта Assemblee Nationale и имела исторической миссией совершить Революцию, а не мирно преобразовать Государство.
