* * *
Насколько кадетские специалисты оказались мало подготовлены к практическому «законодательству», можно судить по тому же законопроекту о «равенстве», поскольку он касался вопроса крестьянского.
Уравнение крестьян в правах с другими сословиями было давно общим местом либеральной программы. Но положение крестьян в России было так своеобразно, так связано со всем ее прошлым, что для разрешения этой проблемы было нельзя вдохновляться одними примерами Запада или Америки. Надо было самим поработать. И если было ошибкой соединять вместе, для однообразного разрешения, вопросы совершенно различные, то было не меньшей ошибкой один цельный и связанный крестьянский вопрос «раздроблять».
Витте не раз при мне с горечью упрекал 1-ю Думу, будто она не интересовалась крестьянским вопросом. Такой упрек казался кощунством. Кадеты гордились, что они первые его серьезно поставили. Упрек был и несправедлив. Кадеты, конечно, искренно хотели его разрешить. Но, при всем своем народолюбии, они с крестьянским вопросом не только не справились, но и особенностей его не усвоили. Они увидели в нем лишь часть вопроса о равенстве, наряду с женским, национальным и другими вопросами. Дело было, однако, не в этом; все стороны крестьянского вопроса в России были связаны вместе. Витте это лучше их понимал. Все мероприятия, носившие след его руки, всегда поднимали общий крестьянский вопрос; так он был поставлен в Особом совещании по сельскохозяйственной промышленности, затем в Указе 12 декабря 1904 года. Следы этой же точки зрения сохранились и в декларации 13 мая, при нем подготовленной, но которую уже не он прочитал. Но кадетский законопроект о «равенстве» этого не заметил и искусственно крестьянский вопрос разложил по разным ящикам.
«Неравноправие» крестьян в России было самым кричащим явлением, потому что касалось большинства населения. Но его своеобразие было в том, что в основе крестьянского неравенства лежала отчасти и крестьянская привилегия; исключительное и особенное право крестьян на надельную землю. Особенность эта была принята в интересах крестьян. Чтобы защищать только что освобожденные крестьянские общества от скупки у них надельной земли, а отдельных крестьян от обезземеления, надельная земля была объявлена неотчуждаемой и принадлежала не отдельным лицам, а целому крестьянскому обществу. Это создало своеобразный, незнакомый общему праву и для своего времени благодетельный институт. Но у него были оборотные стороны; из него вытекла замкнутость крестьянского сословия, особые условия для входа и выхода из него, связь надельной земли с сословностью, своеобразный характер общей земельной собственности, неподсудной общим судам; вытекли особые права общества на своих членов, крестьянское сословное самоуправление и сословный суд, своеобразный порядок наследования и много другого. Все это вместе делало из крестьян status in statu
[73]. А как бы в уплату за это на крестьянском обществе остались лежать специальные обязанности на пользу всего государства, из которых главной и самой несправедливой была повинность обязательной государственной службы на низших постах администрации. Такова была историческая почва, на которой покоился у нас крестьянский вопрос.
Как можно было распутать этот гордиев узел только с точки зрения равенства? Самые горячие сторонники этого принципа не решились бы объявить сразу свободу надельных земель, прикончить с общиной по правилам 10-го тома и даже хотя бы только заменить трудовой принцип наследования кровным родством. Как обойтись без «натуральных повинностей», включая в них же и отбывание одними крестьянами и за их только счет полицейской службы в деревне? Для 1-й Думы все это осталось вне поля зрения, ибо разрешить это одной отменой правовых ограничений было нельзя. Можно было уничтожить для крестьян сословное законодательство; но тогда пришлось бы заменять его социальным, из крестьянского сословия сделать социальный класс мелких землевладельцев и защищать его против сильных. Здесь было поприще для творчества наших народников и знатоков сельского быта; ставить этот вопрос на одну доску с женским и еврейским неравноправием, выхватив из него только эту черту неравенства, было совершенно поверхностным подходом к вопросу.
Декларация правительства гораздо разумнее поставила этот вопрос, чем инициаторы Думы. Но разрешить вопроса и правительство не сумело. Позднейшие законы 50 октября и 9 ноября 1906 года всей его совокупности не обнимали. Но 1-я Дума не сделала даже и этого. О том, насколько кадеты были далеки от понимания русского крестьянского вопроса со всем его своеобразием, я могу судить по собственному опыту и наблюдению. Я был в этом отношении так же мало подготовлен, как и мы все; принцип «равноправия» для нас решал весь сложный вопрос. Впрочем, сам Витте рассказал в «Воспоминаниях», что и он сначала не интересовался крестьянским вопросом. Благодаря общему равнодушию этот вопрос и мог так долго существовать в его виде. К положению крестьян все так привыкли, что немногие себе отдавали отчет, в чем оно заключалось и какие оно тем, кто к нему приступает, готовит сюрпризы.
Мне пришлось столкнуться с этим вопросом случайно, в 1916 году. «Прогрессивный блок» решил «для демонстрации» поставить на повестку тот правительственный законопроект о крестьянском равноправии, который был внесен еще в 1907 году, в замену закона 5 октября 1906 года, проведенного П.А. Столыпиным в порядок 87-й ст. Основных законов. Я был намечен докладчиком. Для меня это было новое дело; но доклад трудностей не предвещал. Закон 5 октября 1906 года давно вошел в жизнь. Никто его не оспаривал. Учреждение его Думой казалось простой формальностью. Чиновник канцелярии принес мне для подписи уже заготовленный им краткий доклад. Такой способ работы был тогда у депутатов очень в ходу. Я рад, что им не соблазнился, и над вопросом сам поработал; хотя труды и пропали, зато я мог оценить, с каким багажом мы принимались за дело.
Я, естественно, решил не ограничиваться одним утверждением действующего закона, а попытался его расширить на области, которых он до тех пор не касался. Положение было деликатное, но и выгодное. Если бы законопроект с поправками был Государственным советом отвергнут, то прекратили бы действие и те меры, которые были введены с 1906 года. Обеим законодательным палатам было трудно взять на себя такую ответственность. Если бы Дума со своими поправками пошла слишком далеко и из-за них закон был бы отвергнут, ответственность за гибель того, что было уже сделано, легла бы на Думу. Такую же ответственность приняла бы на себя и вторая палата, если бы оказалась чересчур несговорчивой. Нужен был компромисс. Когда мой доклад был Думой принят и перешел в Гос. совет, там докладчиком был назначен А.С. Стишинский. Он понял трудность позиции и приходил ко мне торговаться, чтобы непременно прийти к соглашению. Революция помешала узнать, на чем бы это окончилось.
Я не собираюсь рассказывать этого эпизода, так как у меня с ним связано слишком много личных воспоминаний. Хочу установить только одно. Когда я знакомился с литературой вопроса, я мог увидать – и это было понятно, – что плана практических действий себе литература не ставила. Это было вне ее компетенции. Но и подготовительные работы кадетских законодателей, намеревавшихся крестьянский вопрос практически разрешить, в этом отношении ничего не давали. Они не отличались от журнальных статей. Отсутствие опыта в этом сказалось. Как мало понимала кадетская фракция крестьянский вопрос в его практическом разрешении, показала ее поправка при обсуждении закона 5 октября, ею внесенная в Думу; она предложила включить в крестьянский закон и еврейское равноправие. Оно ведь соответствовало общему принципу равенства. Худший враг евреев не мог бы придумать более ложного и для евреев более вредного шага, т. е. рисковать на этой поправке провалить все крестьянское равноправие. Мне, как докладчику, пришлось возражать собственной фракции. Нарушение дисциплины прошло для меня без последствий, более всего потому, что партийное начальство было тогда в заграничной поездке (весна 1916 года). При проведении моего доклада я имел удовольствие иметь полную поддержку одного из немногих думских знатоков крестьянского вопроса А.С. Постникова; помню благодарственный адрес мне думских крестьян. Помню много другого, о чем умолчу, чтобы не нарушать нити рассказа.
