Приведу из этой реплики и его понимание всего «нового строя». Он отвечал не только левым на требование слова «конституция», но и правым, отрицавшим, будто тот строй – «новый» и «представительный» Он стоял на позиции старообрядческого адреса 60-х годов, который говорил Александру II: «В новизнах твоего царствования нам старина наша слышится».
Вот что Столыпин об этом сказал:
«Все те реформы, все то, что только что правительство предложило нашему вниманию, ведь это не сочинено, – мы ничего насильно, механически не хотим внедрять в народное самосознание, все это глубоко национально. Как в России до Петра Великого, так и в послепетровской России местные силы всегда несли служебные государственные повинности. Ведь сословия и те никогда не брали примера с запада, не боролись с центральной властью, а всегда служили ее целям. Поэтому наши реформы, чтобы быть жизненными, должны черпать свои силы в этих русских национальных началах. Каковы они? В развитии земщины, в развитии, конечно, самоуправления, передаче ему части государственного тягла и в создании на низах крепких людей земли, которые были бы связаны с государственной властью. Вот наш идеал местного самоуправления так же, как наш идеал наверху, – это развитие дарованного Государем стране законодательного, нового, представительного строя, который должен придать новую силу и новый блеск Царской Верховной Власти… Самодержавие Московских Царей не подходит на самодержавие Петра, точно так же, как и самодержавие Петра не подходит на самодержавие Екатерины II и Царя-Освободителя. Ведь русское государство росло, развивалось из своих собственных русских корней, и вместе с ним, конечно, видоизменялась и развивалась и Верховная Царская Власть. Нельзя к нашим русским корням, к нашему русскому стволу прикреплять какой-то чужой чужестранный цветок. Пусть расцветет наш родной русский цвет, пусть он расцветет и развернется под влиянием взаимодействия Верховной Власти и развернется из дарованного Ею нового представительного строя. Вот, господа, зрело обдуманная правительственная мысль, которой воодушевлено правительство».
Возвращаюсь к крестьянским законам. При их обсуждении в 3-й Думе Столыпин еще раз подчеркивал связь их с борьбой за «право». Тогда он сказал свою знаменитую фразу о ставке на «сильных».
«Правительство приняло на себя большую ответственность, проводя в порядке ст. 87 закон 9 ноября 1906 года; оно ставило ставку не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных…
…Неужели не ясно, что кабала общины и гнет семейной собственности являются для 90 миллионов населения горькою неволею? Неужели забыто, что этот путь уже испробован, что колоссальный опыт опеки над громадной частью нашего населения потерпел уже громадную неудачу? (Возгласы справа и из центра: «Браво».) Нельзя, господа, возвращаться на этот путь, нельзя только на верхах развешивать флаги какой-то мнимой свободы. (Возгласы «Браво».) Необходимо думать и о низах, нельзя уходить от черной работы, нельзя забывать, что мы призваны освободить народ от нищенства, от невежества, от бесправия. (Возгласы «Браво». Рукоплескания справа и из центра.)»
Значение этой столыпинской мысли мы оценили позднее, при большевистском режиме. Столыпин тогда идеологически защищал то, что большевики практически пытались «искоренить» под именем «мелкобуржуазных инстинктов». Как будто равнодушный к вопросам «свободы» и «права», Столыпин на деле этим отстаивал «личность» против поглощения ее «государством», в этом была не для всех понятная основа его политической мысли. Если бы его реформа была сделана раньше – революция 1917 года не приняла бы такого разрушительного характера; она не справилась бы с «мелкобуржуазной стихией». Реформа сделала бы из массы «крестьянства» опору нового порядка, а не орудие дальнейших революционных стремлений. Либеральная общественность не поняла, в какой мере столыпинская крестьянская реформа была бы полезна именно для ее правого идеала.
Это еще раз показывает, как бы было полезно, если бы общественность и правительство работали вместе и дополняли друг друга. Взятые порознь, их идеологии страдали односторонностью и внутренним противоречием. Столыпин, желавший реформой крестьянского быта подвести опору для личного права, противоречил себе, когда был равнодушен к тому, что это начало личного права попиралось его же правительством. Но и общественность, поборница «прав человека», также забывала эти права в своем желании подчиняться «воле народа». Оставаясь собой, она должна была бы ни мириться с общинною собственностью, которой для себя не признавала бы, ни проповедовать принудительное отчуждение земли у одних только помещиков. Защищая права помещиков против аграрной демагогии, Столыпин защищал не их интересы, а «права человека» против «государства», т. е. основные начала «либерализма». И не случайно, что дорогая Столыпину реформа крестьянского быта чуть не была провалена именно в Государственном совете, этом последнем оплоте «реакции».
После этого отступления я возвращаюсь к законодательной деятельности междудумья. Для более полного понимания того, к чему стремился Столыпин, полезно иметь в виду и те законы, которые изготовлялись, но не увидели света. Об одном из них мы узнали из воспоминаний Коковцева
[22]. Он относится к тому же кипучему декабрю 1906 года. Столыпин проектировал тогда реформу губернского управления. Представив этот свой проект кабинету, он предварил, что дорожит им не меньше, чем крестьянскими законами. Но вот что было характерно в этой реформе. В ней находилась ст. 20, из-за которой возник конфликт между ним и Коковцевым. Статья предлагала, чтобы, если на утвержденные земством расходы земских средств не хватало, то, по одобрении этих расходов губернатором, губернским советом и центральным советом по делам местного хозяйства эти расходы брались на счет казны и автоматически вносились в бюджет. Коковцев восстал против этого, видя в этом не только умаление Министерства финансов, которое не имело бы голоса при разрешении этих расходов, но и начало бюджетной анархии. С точки зрения чисто бюджетной он, вероятно, был прав; Столыпин в конце концов ему уступил, и проект был оставлен. Но в нем были две интересные черты. Во-первых, он был шагом к «децентрализации», которая избавила бы законодательные учреждения от «вермишели», от многообразных «оранжерей и прачечных города Юрьева». Многие такие вопросы относились гораздо больше к компетенции земств и местных властей, и было полезно Думу от них разгрузить. Во-вторых, проект вел к усилению значения «земств» в общей государственной жизни. Он резко отличался от преданий эпохи, когда Витте боролся против распространения земских учреждений, доказывая несовместимость их с Самодержавием, или проводил закон о «предельности земского обложения». Проект Столыпина усиливал роль земства в общегосударственной жизни, характерно связывал расцвет земского самоуправления с введением нового конституционного строя. Это была реформа структуры, самого фундамента государственного здания. Проект заслуживал сочувствия и произвел бы хорошее впечатление. Из-за ведомственных трений Столыпину, несмотря на усилия, провести его не удалось. Но этот проект, равно как и крестьянские законы Столыпина, дают ключ к пониманию его идеала.
