Из общего духа заготовленных в то время законов видно, что они, по своему направлению, соответствовали поставленной цели, т. е. преобразованию Самодержавной России в конституционную Монархию. Конкретные недостатки их могли быть путем «поправок» исправлены. Во всяком случае, они годились как база для совместной работы. Задача, которую себе ставил Столыпин, была, таким образом, выполнена.
Эти законы должны были пройти через Думу. Нужно было в ней встретить готовность работать вместе с правительством. Состав и настроение новой Думы становились благодаря этому на первое место; от результатов выборов зависело все ближайшее будущее.
Главной причиной отсрочки созыва Думы на ненормально долгое время, т. е. на восемь месяцев, и было желание использовать это время для примирения населения с властью. Этой цели должно было служить проведение ряда таких законодательных мер, по 87-й ст., которые бы удовлетворили «желаниям населения».
О существе этих законов я буду подробнее говорить при обозрении деятельности Думы. Большинство их, за исключением 3, 4 (вроде военно-полевых судов), могли бы соответствовать этой цели. Их было так много, что они подали повод к упреку, что правительство злоупотребляет этой статьей, требовавшей наличия и «чрезвычайных обстоятельств» и «неотложности». Я не повторю такого упрека; подобная предвыборная «агитация» лучше приемов несбыточных «обещаний», которые обыкновенно на выборах делаются. К тому же мы убедились теперь на примере всех стран, что обыкновенный законодательный порядок обсуждения в представительных учреждениях не приспособлен к переломным эпохам, к «обновлению жизни». В разных формах и видах демократии принуждены прибегать тогда к исключительным полномочиям; наша 87-я ст. была одной из таких же процедур. Принципиальное ее осуждение является поэтому доктринерством, противоречащим требованиям жизни. Но все-таки должно признать, что если эти законы такую цель себе ставили, то они ее не достигли и что расчеты на это Столыпина лишний раз показывали непонимание им людской психологии.
Во-первых, наиболее серьезные из этих законов не могли дать благодетельных результатов так скоро именно потому, что для этого они должны были бы очень глубоко проникнуть в народную жизнь; типичным образчиком этого являлся закон 9 ноября о выходе из крестьянской общины. Нужны были годы, а не месяцы, чтобы выгода его была всеми усвоена.
Во-вторых, при повышенном настроении населения было вообще рискованно касаться наболевших вопросов. Токвиль недаром указывал: «Самый опасный момент для дурного правительства наступает тогда, когда оно начнет исправляться». Именно тогда начинается сравнение того, что дают, с тем, что требуют, и с тем, что другие легко обещают. Наиболее яркий пример – те же аграрные законы Столыпина. Правительство хотело удовлетворить земельные нужды крестьян, передав несколько миллионов десятин Крестьянскому банку для продажи крестьянам. Это дало повод требовать уже не продажи, а безвозмездной раздачи этих земель, обещать крестьянам не только казенные, но и помещичьи земли, настаивать на принудительном их отчуждении и т. п. Как государственная программа план Столыпина был выше планов подобного рода, не исключая кадетского; но как электоральная платформа он не мог идти в сравнение с ними. Поэтому проводить свои аграрные законы с электоральной целью было наивно. Столыпин ими только оттолкнул от правительства «крестьянские массы» и отдал их в руки опасной для него демагогии. Это не значило, что нужно было вовсе от них отказаться; но от них и нужно было ждать не успокоения, а только нового взрыва страстей и это учитывать.
Среди проведенных законов были, конечно, такие, которые не вызывали в широких массах большого внимания, а потому и пристрастного осуждения; таковы, например, законы о старообрядческих общинах. Они проходили потому для широких масс незаметно; не волновали, но зато и не успокаивали. Остальные же обыкновенно подливали лишь масло в огонь. Столыпин не знал всех ресурсов беспринципной партийной борьбы, которая лучшие его намерения могла повернуть против него.
Был один закон, который мог бы своей цели достичь и стать предвестником новой эры; правительство его приняло и поднесло Государю на подпись; это закон «о еврейском равноправии». При диких формах современного антисемитизма тогдашнее положение евреев в России может казаться терпимым. Но оно всех тяготило, как несправедливость; потому такая реформа была бы полезна. Коковцев вспоминает, что в этом указе полного равноправия не было. Но евреи были так неизбалованы, что оценили бы и это. Во всяком случае, было бы важно, чтобы впервые этот больной вопрос был не только поставлен, но и предрешен в благоприятном для равноправия направлении. Если бы такой указ тогда появился, он знаменовал бы разрыв правительства, а может быть, и самого Государя с черносотенным изуверством; был бы и предостережением погромщикам всякого ранга. Наконец, он дал бы некоторое удовлетворение и благоразумным евреям. Словом, кроме пользы этот указ не мог ничего принести. Характерно, для оценки той роли, которую играл Государь, его личное отношение к этому указу. Он вернул его Столыпину при письме от 10 декабря 1906 года. Оно уже было напечатано, но настолько характерно, что я его еще раз привожу.
«Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям.
Я знаю, вы тоже верите, что «сердце царево в руцех Божьих».
Да будет так.
Я несу за все власти, мною поставленные, перед Богом страшную ответственность и во всякое время готов отдать Ему в том ответ».
Хотя мотивы Совета министров признаны «самыми убедительными», они оказались перевешенными только тем «внутренним голосом»
[23], который будто бы Государя никогда не обманывал. Страшно подумать, что такой довод мог быть указан Совету министров, что Государь рассчитывал на его убедительность. «Вы тоже верите, что сердце царево в руцех Божьих». При такой постановке вопроса не приходится спорить; но она показывает, на чем позднее вырос Распутин. Столыпин, в своем ответе Государю, просил, по крайней мере, разрешения переделать задним числом журнал Совета министров, чтобы не показалось, что «Совет единогласно высказался за отмену ограничений, а Государь их сохранил». Мы не имеем права, писал он, ставить вас в такое положение и прятаться за вас. Остается неясным, хотел ли Столыпин «ответственность взять на себя», чтобы не компрометировать Государя, или хотел и не «подрывать в широкой публике авторитета Совета Министров». «При таком обороте дела, – объяснял дальше Столыпин, – и министры в глазах общества не будут казаться окончательно лишенными доверия Вашего Величества, а в настоящее время Вам, Государь, нужно правительство сильное».
