Но даже с помощью этих приемов партийный состав депутатов изменить было трудно. Он только устранял отдельных заметных людей и этим искусственно понижал уровень новой Думы. Ее критики справедливо указывали на ее ненормально серый состав. Она не могла идти в сравнение с первой, в которой были почти все громкие имена нашей общественности. Во 2-й Думе в подавляющем большинстве были homines novi
[31], из которых только впоследствии некоторые стали известны. Главной причиной такого упадка было, конечно, Выборгское воззвание, пользуясь которым правительство левую общественность искусственно обезглавило. Но к тому же результату в меньшей мере приводили и предвыборные административные ухищрения.
Если бы правительство ставило это понижение уровня целью вмешательства, то ее оно в известной мере достигло; но зато в смысле «партийном» результаты его стараний были обратны. Правительство старалось мешать соперникам своих фаворитов, но этим им делало только рекламу.
Приведу, как иллюстрацию к этому, выборы по Москве.
При двухстепенном избрании нельзя было обойтись без содействия партий. При прямых выборах кандидат мог рассчитывать на личную свою популярность; голоса подавались за него. При двухстепенной системе, когда для выбора 4 депутатов от Москвы надо было выбрать 160 выборщиков, избиратели для выбора излюбленного депутата должны были избирать не его, а подходящих неизвестных им выборщиков. Это требовало партийной организации. Избирателям приходилось писать на записках имена людей, которых они могли не знать и даже совсем не хотеть. По необходимости выступали на сцену партии, которые составляли списки выборщиков и являлись ручательством, что избрание их обеспечит и избрание данного депутата. В противоречии с этой, им введенной системой правительство стало разрешать открыто выступать только тем политическим партиям, которые были легализованы.
Этого мало, им стали давать и незаконные привилегии, которые для исхода выборов были очень действительны. Возьму пример. Без опоры в законе было поставлено, чтобы избирательный бюллетень писался на специальных бланках, выдаваемых городской управой. Так как в избирательном бюллетене избиратель должен был помещать имена многих выборщиков, то при праве избирательных комиссий браковать те бюллетени, где были описки в имени или адресе, было естественно не полагаться на аккуратность самих избирателей, а раздавать им готовые списки. При выборах в 1-ю Думу эта система практиковалась в широких размерах; все избиратели были засыпаны готовыми списками. Но теперь было решено, что только «легализованные партии» могли получать в неограниченном числе официальные бланки, следовательно, только они могли изготовлять и рассылать избирателям готовые списки. Этой возможности не было у нелегализованных партий. Легко представить себе их положение; их противники получали в управе неограниченное число бланков, их заполняли и рассылали всем избирателям; они же могли располагать только теми, за которыми их сторонники обязаны были лично являться в управы. Эта несправедливость вызывала законное негодование. Но практически и она оказалась бессильной. Поддержка, которую гонимым партиям давало за это общественное мнение, возмещала все неудобства. Кадеты не могли списков кандидатов в выборщики опубликовать от имени партии; они их печатали как будто по рекомендации частных лиц; население понимало, что это значит. Легализованные партии оповещали о своих дежурствах; у кадетов такие оповещения делались тоже, но от «популярных имен», и к ним приходили. От таких же «популярных имен» были напечатаны просьбы к избирателям доставлять им лишние бланки; и их ими засыпали. Избиратель поддерживал их против властей.
Атмосфера борьбы с давлением власти отразилась и на собраниях. Они не были так свободны, как прежде, когда на них мог ходить кто угодно и куда администрация не показывалась. Теперь на них допускали лишь «избирателей», права которых полиция проверяла у входа, что отнимало много лишнего времени; в собрании сидел чин полиции. Характер прений переменился. Выборы являются всегда голосованием какой-то идеи. При выборах в 1-ю Думу шел спор между Самодержавием, конституционной Монархией и Революцией. Для посвященных это было элементарно, а для среднего обывателя ново. Он на собраниях мог кое-чему научиться. Представителями идеи «конституционной Монархии» были кадеты, и эта идея дала им победу. Этот спор не был окончен; кадетам после их неудач с 1-й Думой вести его стало труднее и против левых, и против правых. Но позиция правительства изменила прежнюю почву для спора; перед избирателем был поставлен более простой и понятный вопрос: за кого он, за правительство или за его врагов? Идейный интерес собрания этим очень понизился. По существу политической идеологии спора уже не было. Все было проще. Собрание назначалось для нескольких избирательных участков совместно, чтобы предполагаемый докладчик, кандидат в Думу, мог выступать вне своего округа. Он в один вечер мог посетить несколько мест. Ему было легко в любой момент собрание прекратить, чтобы ехать дальше. Для этого стоило начать говорить о «кадетах». Полицейский чин вмешивался, так как партия «не легализована», собрание закрывалось, оратор становился свободен и ехал в другое собрание. Нельзя было придумать для него лучшей рекламы, чем та, которую власть взяла на себя.
Легко представить себе, что выходило из выборов в такой атмосфере. Важные проблемы, которые надлежало если не решить, то поставить, были забыты перед мелкой задачей не поддаваться влиянию власти, дать ей урок. Мы были политически молоды и особенно чувствительны к уклонениям от добрых нравов. В России живее, чем на Западе, возмущали попытки правительства подкупать и развращать людей в нашем лагере. Даже те, кто нам не сочувствовал, помогали нам давать этим попыткам отпор. 22 января Лев Тихомиров записывает в своем дневнике: «Вчера на выборах Московского уезда революционеры одержали победу; из 8 выборщиков – 3 социалиста и 5 кадетов. Неужели в городе будет то же самое? Нелегализованные, от Столыпина денег не получают, а бьют всех напропалую. Молодцы!»
[32]Если так чувствовал враг, мудрено ли, что выборщики из «оппозиции» забывали о прежних своих разногласиях и на губернских избирательных собраниях друг друга поддерживали против всех, кто был угоден правительству? Являлась возможность этим способом отплатить за все, в чем винили правительство. Бестактное вмешательство в выборы так уродливо поставило этот вопрос и еще раз сблизило кадетов с Революцией.
* * *
Неопытность Столыпина, когда речь шла о настроении общества, сказалась и в том, что исхода этих выборов он ждал с оптимизмом. Его подчиненные его в этом поддерживали; шла война правительства с оппозицией, а главным оружием войны уже и тогда была ложь. Официальные «донесения» систематически искажали результаты выборов, преувеличивали успехи правительства и скрывали его неудачи. Воспоминания Коковцева передают конфликт на этой почве между Министерством внутренних дел (по отделу печати) в лице Бельгарта и Телеграфным агентством в лице А.А. Бирса; оба доставляли о выборах противоположные сведения. Бельгарт обвинял Бирса в тенденциозном извращении фактов; негодовавший на это Столыпин потребовал от Коковцева его устранения. Коковцеву удалось его отстоять до окончания всей кампании, обещав, «если Бирс окажется не прав, с ним поступить по заслугам». Любопытно, что Бельгарт Коковцеву этого никогда не простил.
