Правда и не замедлила обнаружиться. Выборы оказались первой, но зато очень большой удачей Столыпина. Она была заслужена. Нужно быть последовательным. Меньшинство может «насилием» управлять большою страной, не считаясь ни с желаниями ее, ни с интересами. Но тогда нужно идти до конца. В таких странах не делают выборов, не допускают свободы печати, ни слова, ни личности; не позволяют критики действий властей; это условия самого существования для этой власти.
Столыпин не хотел идти этим путем; он хотел быть проводником в России конституционного правового порядка. Избирательного закона он не изменил и выборы сделал. При всех «нажимах» это были все-таки выборы. Его половинчатое вмешательство в них имело один результат: озлобило население, и его настроение отразилось на выборах. По своему официальному составу Дума оказалась негодной, чтобы работать и конституционный строй укрепить. В этом себе надо дать полный отчет.
Когда Столыпин рекомендовал местным властям поддерживать приемлемых для правительства кандидатов, их поддержка пошла на пользу «правых». Столыпин еще не понимал их «вреда» и даже видел в них опору против революционной опасности. У них к тому же были покровители помимо Столыпина и сильнее его. Все давление старой администрации потому пошло в пользу их. Страна их не хотела; в результате правым удалось протащить около десяти человек на всю Думу; точнее, 6 человек. Но польза, которую, с точки зрения власти, они во 2-й Думе могли принести, была уничтожена вредом, который их присутствие производило; они компрометировали собой то разумное «меньшинство», которое прошло в эту Думу и которое в ней было нужно. В этом меньшинстве были октябристы, т. е. по своему происхождению «либеральная партия», и те правые, которые себя отмежевывали от «крайних» правых принятием характерного имени: «умеренно правые». Эти «умеренно правые» Манифеста 17 октября не добивались, но его приняли, были тоже сторонниками Столыпина. Но все это правое меньшинство, даже вместе с крайними правыми – поначалу регистрировало около 90 человек. В этом была вся опора Столыпина.
Если выборы и дали заметное усиление правого фланга, то их главной чертой было все-таки непомерное увеличение левых, социалистических и революционных партий. В них было около 200 человек (с. – демократы, соц. – революционеры, народные социалисты и знакомые по 1-й Думе трудовики). В числе этих 220 человек было около 60 человек с. – демократов, не только хорошо организованных и дисциплинированных, но и находившихся в тесном контакте с международной социал-демократической партией. Усиление левых было не одобрением их программы и тактики, но последствием озлобления населения против властей.
Подлинный же разгром на выборах потерпел конституционный центр, т. е. кадеты; их вошло в новую Думу около 90 человек, т. е. они уменьшились вдвое. Кадеты полагали, что они стали жертвой гонения администрации, которая – что было правдой – иногда предпочитала им явных революционеров. В этом объяснении, однако, они ошибались. В Москве, по собственному опыту, я могу утверждать положительно, что преследования нам служили полезной рекламой. Главная причина кадетского поражения была последствием их тактики в 1-й Думе, т. е. их стремления сочетать оба пути – конституционный и революционный, и оба противоположных пафоса. Этим они не удовлетворили ни тех ни других; те, кого они оттолкнули игрой своей с Революцией, четыреххвосткой, принудительным отчуждением и т. п., т. е. главным образом земские элементы, ушли к «октябристам» и «умеренно правым»; а те, кто были революционно настроены, но голосовали за них в 1-ю Думу, веря в то, что они сумеют добиться своих целей конституционным путем, разочаровались в их искусстве и пошли к более левым, которые «конституционные утопии» давно обличали. Кадетам было только полезно, что администрация их притесняла; без этого их разгром мог быть еще больше.
Кроме названных партий, в Думе было еще около 130–150 голосов беспартийных; часть их входила в национальные и профессиональные группы – поляки, мусульмане, крестьяне, казаки; часть же так и назвала себя «беспартийными». При голосовании они распадались и шли с разными группами. Только польское коло, около 45 человек, было сплоченно, голосовало единодушно, но вело свою польскую линию.
Достаточно сопоставить эти цифры, чтобы видеть трагическое положение новой Думы. Если определять ее состав в 500 голосов (на деле всегда голосовало несколько меньше) – то одни социалистические левые партии составляли в ней немного менее половины (220 голосов). Если правых присоединить к ним, то они давали большинство – но только большинство красно-черного блока, заведомо нерабочее, годное для одного отрицания. Несомненное большинство получалось бы и в том случае, если с левыми голосовали кадеты; для этого кадетам было нужно перейти к левой тактике и от конституционных путей отказаться. Роспуск Думы и изменение избирательного закона были бы тоже тогда обеспечены. Достигнуть этого было легко.
Совсем иначе стояла задача – создать работоспособную Думу. Если кадет присоединить ко всему правому меньшинству, что было очевидно невозможно, то и тогда их общее число не превысило бы 150 человек. Это не было еще большинством. Рабочее большинство могло бы составиться, только если кадетам удалось бы присоединить к себе не только большую часть правого меньшинства, но и неопределившихся, еще беспартийных, и более левых. Возможность образования подобного большинства и сделалась испытанием жизнеспособности этой Думы.
Когда эти цифры стали известны, разочарование политических партий было всеобщим. Я эти настроения помню. Могли ли главные победители – левые – радоваться? Они знали отлично, что революционная волна убывала, что до нового подъема ее еще очень далеко, а к конституционной работе они не готовились. Кадеты были разбиты, вышиблены из привычной комбинации союза с более левыми. Чтобы спасти и сохранить эту Думу, надо было идти совсем новым путем, создать иное большинство; но руководители партий и их пресса не привыкли признаваться в ошибках и не решались им это советовать.
Но что замышлял в это время Столыпин? Главным побежденным на выборах оказался именно он. А ведь он не был ни уступчив, ни гибок. Поползли немедленно слухи, что Думу распустят раньше первого ее заседания, или искусственно придумают и создадут предлог, чтобы ее распустить. Правые торжествовали заранее; непригодность для России конституционного строя этим будет доказана. Все эти слухи оказались неверны. Каковы бы ни были мотивы Столыпина, он на этот путь не вступил. Он учел урок выборов и сделал из него единственный правильный вывод. Надо опыт конституции довести до конца; не распускать и не провоцировать избранной Думы, попытаться с нею работать, а для этого, прежде всего, согласиться с кадетами, которых он еще недавно преследовал. Это тотчас пронюхали справа и были скандализованы. Лев Тихомиров записывает в своем дневнике 8 февраля: «Правительство решило всячески ухаживать за кадетами и Думой, лишь бы добиться ее союза с властью
[33].
История 2-й Думы и есть история этой попытки. Она кончилась неудачей, но было бы неправильно судить о ней только по ее конечному результату. Если быть справедливым, то надо будет признать, что, несмотря на нее, в Думе и благодаря Думе начался тогда интересный процесс оздоровления политических партий, возвращения к началам конституционного строя. Этот процесс не всеми был замечен; пресса его не отмечала и не ценила. Он шел снизу, в глубине думской работы, во фракциях и в рабочих комиссиях Думы, часто против журнальных шаблонов и старых директив политических лидеров. Он может остаться незамеченным и для истории, если те, кто изблизи его наблюдали, о нем не напомнят. Вот почему, вспоминая жизнь 2-й Думы – содержание следующих глав этой книги, – я постараюсь как можно чаще бросать взгляд за кулисы.
