Пусть эти злоупотребления будут разоблачены, пусть они будут судимы и осуждаемы, но иначе должно правительство относиться к нападкам, ведущим к созданию настроения, в атмосфере которого должно готовиться открытое выступление. Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли и мысли, все они сводятся к двум словам, обращенным к власти: «Руки вверх!» На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: «Не запугаете!» (Аплодисменты справа.)»
Это была как раз та позиция, которую «конституционалисты» должны были противопоставить соц. – демократическим призывам. Столыпин в этот момент был представителем и защитником конституционного порядка, а не Самодержавия.
Эта реплика имела необычайный успех. Восторгу правых не было пределов. Правительство в этот день, на глазах у всех, обрело и главу и оратора. Это был не Горемыкин перед 1-й Гос. думой. Когда Столыпин вернулся на место, министры встретили его целой овацией, чему других примеров я в Думе не видел. Многим из нас только партийная дисциплина помешала тогда аплодировать. Впечатление во всей стране было громадное. На другой же день «Новое время» открыло подписку на приветственный адрес Столыпину. Эта инициатива получила живой отклик в обществе. День 6 марта стал апогеем столыпинской популярности.
Но как ни высоко оценена была речь Столыпина, ее ценили не за то, что было в ней лучшего. Успешные удары по Революции не были новы. Дурново наносил их не хуже Столыпина и с большим правом, чем он, мог оправдывать их «необходимостью». В правых кругах Столыпина восхваляли именно за эти удары, за то, что он показал себя «сильною властью». Ново же и ценно в речи Столыпина было не это, а то, что он тогда выступил как настоящий «конституционный министр», как представитель «конституционной идеологии», понимающий всю законность и необходимость «оппозиции» к политике власти. Он сам призывал Думу к разоблачению ошибок властей, признавал, что Дума может провести даже те земельные законы, которых не хочет правительство. Этот язык был не похож на декларацию Горемыкина, объявившего аграрный думский законопроект «безусловно недопустимым». Эти новые ноты в речи Столыпина были сами по себе ответом на пессимизм социал-демократов, которые не видели спасения вне бедствий Революции. На этой конституционной позиции могло бы состояться образование нового большинства в Государственной думе и его соглашение со Столыпиным.
Это был новый тон для правительства. Своей речью он переламывал в себе «ветхого человека», воспитанного на традициях Самодержавия. Публично, а не в закулисных попытках переговоров с председателем Думы, он протягивал руку не только Думе, но и недавно гонимой им оппозиции. «За наши действия в эту историческую минуту, – говорил он в своей речи, – действия, которые должны вести не к взаимной борьбе, а к благу нашей родины, мы, точно так же и вы, дадим ответ перед историей». Этими словами, поскольку они тогда были искренни, он искупал много ошибок, недавно им совершенных. Но прошлое еще Думою владело, и она на призыв его не откликнулась. Несмотря на протянутую руку Столыпина, думское большинство продолжало угрюмо молчать. Позиции были уже заняты и объявлены. Было предложено восемь формул перехода. Четыре мотивированные (соц. – демократов, правых, умеренных правых и октябристов) и четыре простые (к.-д., с.-p., трудовиков и н.-с.). Простой переход по Наказу голосовали раньше других; его принятие громадным большинством голосов устраняли другие.
Так кончился этот знаменательный день. Были ли довольны им его авторы? Об этом трудно судить, так как печатные заявления об этом тоже «политика». Конечно, они объявили себя победителями. «Как и следовало ожидать, – писал Милюков 7 марта, – истинными героями этого дня были не те, кто говорили, а те, кто молчали». «Коллективным героем дня было оппозиционное большинство Думы, показавшее себя достаточно сильным и достаточно дисциплинированным, чтобы управлять ходом дела в Думе, не подвергая себя никаким случайным опасностям со стороны и сверху». Но сам этот коллективный герой себя героем не чувствовал. Кадетские депутаты стали готовить себе реванш за эту «победу». Нм стало немедленное внесение законопроекта об отмене военно-полевых судов. Но раньше, чем это случилось, жизнь дала повод еще раз проверить жизненность той группировки, которую ей ее лидеры навязали, т. е. левого думского большинства.
Глава IX
Начало деловой работы в Думе
Заседание 6 марта завершило «конституирование» Думы, и она могла после этого перейти к «деловой работе». Того затруднения, которое на первых порах встретила 1-я Дума, т. е. отсутствия правительственных законопроектов, не существовало. Их было даже слишком много. Нужно было теперь только вводить в работу порядок.
Заседание 7 марта началось с перечисления законопроектов, которые правительство в Думу вносило, с оглашения результатов выборов в те две постоянные комиссии («распорядительная» и «по разбору корреспонденции»), которые по Наказу выбирались отделами, и с избрания других обязательных комиссий уже общим собранием Думы. Долгоруков от имени кадетов предложил выборы отложить для сговора партий. После непродолжительных прений было принято, что, в отличие от одностороннего состава президиума, в комиссиях будут представлены все партийные направления. Это могло бы быть возвращением на путь «добрых парламентских нравов», если бы оно мотивировалось изменением отношения к правам думского «меньшинства», а не только тем, что в комиссиях присутствие меньшинства для самого большинства будет полезно. Но во всяком случае, можно было теперь приступить к настоящей работе; однако она была задержана отвлечением в сторону, которое отняло два заседания, заняло 128 столбцов стенографического отчета и произвело на всех впечатление полного разброда. В нем впервые обнаружились помехи, которые стояли на дороге настоящей работы, и противоестественность того «объединенного большинства», которое считало себя хозяином Думы.
Когда председатель огласил список постоянных комиссий, подлежащих по Наказу избранию Думой (бюджетная, финансовая, по исполнению росписи, редакционная и библиотечная), среди них неожиданно оказалась какая-то «Комиссия для помощи голодающим». Сначала она на себя не обратила внимания; председатель предложил отложить и ее выбор на завтра. Но некоторые депутаты (Гессен, Капустин, Кузьмин-Караваев), даже не в виде возражения, а только для ясности, поинтересовались узнать, «какие функции предполагается поручить этой комиссии». На это законное любопытство полилось негодующее «удивление» слева. С.-д. Алексинский «немало удивился» вопросу; он полагал, что «для большинства присутствующих задача комиссии должна быть ясна». Измайлов (с.-д.) тоже «удивлялся» хладнокровному отношению Думы к помощи голодающим. И Булат (труд.) был «удивлен вопросом», «что комиссия будет делать? Очень ясно: она будет кормить голодающих».
Эта тема показалась настолько благодарной, что ее немедленно начали «углублять». Вот образчики речей, которые должна была выслушивать Дума.
Пьяных говорил: «Необходимо избрать комиссию для голодающих. У нас брало правительство в свои руки эту самую комиссию; оно заботилось о голоде, князь или граф, только я не знаю титула его, но скажу только, что это – Гурко, который 200 000, если не ошибаюсь, денег похитил, а Лидваль помощником был ему».
