Было еще два закона, введенные по той же статье, о которых Манифест не упомянул, так как ничего против Думы из этого вывести было нельзя. Первый – о порядке отбывания службы в войсках для «поднадзорных» и второй – о праве полиции налагать на арестантов «предохранительные связки».
В первом, введенном в действие 6 ноября 1906 года, отбывание воинской повинности отсрочивалось для тех, кто был «приведен к формальному дознанию» или «находился под гласным надзором полиции». Докладчик, к.-д. Аджемов, предлагал его отклонить; Лыкошин, представитель Мин. внутр, дел, его защищал. Что было бы целесообразнее? Устранять ли временно подозрительные элементы из армии, чтобы они ее не испортили, но тогда и призывать на их место других, или рассчитывать, что служба в армии их исправит? Роли здесь переменились. Левые (с.-д. Зурабов, Серов и труд. Березин) возражали против недопущения в армию «поднадзорных», как против их «право-ограничения», хотя именно они должны были бы не быть равнодушны к положению в войсках человека, заклейменного гласным надзором полиции. А правительство и правые, желая защитить армию от нежелательного элемента, делали этим льготу для «поднадзорных». Караулов, казак, вскрыл фальшь в аргументах и левых и правительства: «Та партия, которая заявляла, что ни одного солдата не давать, та партия не смеет обсуждать закона, касающегося армии вообще. Раз вы говорите, что вы армии не признаете, постоянной армии, то об улучшении ее не можете и хлопотать… Но в то же время не право и министерство; внося такой законопроект, оно должно действительно оградить армию от внесения в нее «революционного элемента». Но такими ли законами ограждают?… Всякому ясно, господа, что когда приходится бороться с опасностью, то каждый из нас предпочитает бороться с опасностью видимой, а не с опасностью скрытой. Это делает в данном случае министерство. Оно старается скрыть эту опасность от своих глаз, – оно не пускает тех в армию, кто ясен, как враг, а пускает, кто умеет прикрыться. (Обращаясь к министрам.) Ведь самых злейших-то вы пропустите».
Кузьмин-Караваев к этом доводам присоединился, и закон был 21 мая отвергнут. Какой же политический вывод против 2-й Думы можно было бы из этого сделать?
Последний закон этого рода, 30 сентября 1906 года, давал право наложения «предохранительных связок» на арестантов вне тюремного здания для предупреждения от побегов. И прежде правительство имело право налагать кандалы по ст. 140 Устава о ссыльных, но в этом праве были изъятия и по роду преступлений, и по личности арестованных (возраст, пол и сословие). Правительство вместо тяжелых кандалов вводило теперь легкие связки, но зато их распространяло на всех, во имя принципа равенства. Но самое право наложения их вне тюремного здания предоставлялось по новому закону уже полиции. Нежелание расширять применение этой меры, недоверие к полиции, к ее справедливости и тактичности заставило и этот закон отклонить, по докладу Тесленко. Это был первый доклад, который исходил от Комиссии «неприкосновенности личности»; от нее было трудно ожидать другого отношения к «предохранительным связкам». Нельзя было серьезно выдавать этот закон за желание осуществить Манифест и ограждать неприкосновенность человеческой личности.
* * *
Чтобы покончить обзор законодательной деятельности Думы, остается сказать два слова о законопроектах ее инициативы. Они во 2-й Думе играли совершенно второстепенную роль. Сама Дума их к сердцу не принимала, сдавала в комиссию, как материал, или оставляла лежать без движения. Они были обыкновенно отголосками старых настроений 1905 и 1906 годов.
Так, 9 марта был внесен законопроект об амнистии. 19 марта об отмене смертной казни. 20 марта об изменении бюджетных правил. 22 марта об отмене исключительных положений. 10 апреля об автономии Польши. 17 апреля об избирательном законе. 18 мая об отмене ограничений в правах, связанных с национальностью или вероисповеданием. 18 мая о собраниях и союзах. Были еще аграрные проекты всех думских фракций, законопроект о приказчичьем отдыхе, о рабочем вопросе. Учреждение о Думе дало право каждым тридцати депутатам вносить в Думу свой законопроект; это они и делали. Но ни Дума, ни авторы закона не верили, что из них что-либо выйдет. Их сдавали в комиссии, и они в них оставались лежать, чтобы не мешать думской работе.
Было только два закона думской инициативы, которые дошли до обсуждения в общем собрании Думы; ни от того ни от другого практической пользы не ждали. О первом я уже говорил в 8-й главе. Это военно-полевые суды. Второй – амнистия; о нем речь будет дальше.
Если подвести общий итог законодательной работе 2-й Гос. думы, то придется повторить то, что я сказал в начале этой главы: он был не блестящ. Но Дума была распущена в момент, когда ее законодательная работа, наконец, началась; только 18 мая было приступлено к обсуждению мелких законов, а 18 мая – крупной реформы о местном суде. Думе над законами дали работать всего две недели, и немудрено, что результаты этой работы страна не почувствовала.
Но для самой Думы даже эта работа прошла не бесследно и свое воспитательное влияние на нее стала оказывать. Говорю не о технических улучшениях процедуры, которые сделал Наказ и которые без перемен существовали и в 3-й и 4-й Думах; я имею в виду создание иной политической атмосферы, о поверке жизнью прежних партийных позиций. В законодательной области, на практическом деле, в работе комиссий началось воспитание Думы, изменение партийных отношений друг к другу, образование «рабочего большинства», вместо придуманной лидерами нежизненной «объединенной оппозиции». Работа открывала глаза партийным работникам с большей убедительностью, чем их затемняли руководящие статьи их газет. Если это сказывалось при обсуждении «вермишели», то насколько полнее мы бы это увидели, когда очередь, наконец, дошла бы до тех важных и серьезных законов, которых все ожидали и за судьбой которых следили. Если рыба гниет с головы, то «оздоровление» у нас начиналось снизу.
Глава XI
Контроль Думы за управлением
Второй после законодательства деловой функцией Думы был контроль за «закономерностью» управления. Может показаться странным: как могла правительство «контролировать» та Дума, которую готовы были распустить на первом предлоге и которая, зная это, выставила лозунг: «Думу беречь»? Поучительно сопоставить именно эту сторону деятельности 2-й Государственной думы и 1-й. Первая ничего не опасалась. Свое законное право запроса она могла с полным успехом использовать. А именно она его превратила в ничто.
Веря в свое всемогущество, 1-я Дума прибегала к запросам почти ежедневно. За 70 дней предъявила их больше 300; запрашивала обо всем, что вздумалось, не стесняясь законом; считала «незаконным» все, что противоречило ее желаниям. Все запросы предъявляла единогласно; после ответа так же единогласно выражала правительству порицание или требовала его отставки. А в результате не только все оставалось по-прежнему, но запросы перестали интересовать и правительство, и печать, и самое Думу. Они превратились в игру, иллюстрацию полного бессилия Думы.
В этом, конечно, депутаты винили не себя, а закон; запросы-де были без санкций. Министерство, потерявшее доверие Думы, не выходило в отставку. Это было наивно. При парламентаризме особой санкции для запроса не нужно. Но раз конституция дуалистична и министры ответственны перед одним Государем (ст. 10, 17 Осн. законов), нельзя было требовать для запросов исключения из этого правила. Было последовательно, что при разномыслии Думы с правительством Дума могла, если хотела, только апеллировать к Государю (ст. 60 Ул. Гос. думы). В «Воспоминаниях» Крыжановский ей вменяет в вину, что она «ни в одном случае не захотела дать запросам это последствие, а ограничивалась суждениями, рассчитанными на возбуждение общественного мнения»
[60]. Это – необдуманная обмолвка со стороны редактора нашей «конституции». Именно лояльность к Монарху должна была бы потребовать, чтобы его лично в эти споры не вмешивали. Недаром единственное предложение о доведении мнения Думы до Государя вышло в Гос. думе от левых, а не от монархических партий. Причины своего предложения левые и не скрывали. В заседании 17 мая Демьянов сказал: «В наших интересах, чтобы отношение Гос. думы к запросу было рассмотрено Верховной Властью; мы узнаем тогда, как Верховная Власть относится к представителям народа (аплодисменты слева)».
