Пнтерпелянты это удовлетворение получили немедленно. Правительство не спряталось за месячный срок, не стало даже ожидать, чтобы запрос сначала был Думою принят. А.А. Макаров сам разделял общее впечатление ужаса. «Запрос, – говорил он, – заключает в себе тягчайшее, серьезнейшее обвинение по отношению к чинам полиции. Ввиду этого министр внутренних дел, не желая пользоваться месячным сроком для ответа на этот запрос, предположил сделать по этому поводу те разъяснения, которыми он в настоящее время располагает…
…Кроме того, запрос этот заключает в себе перечисление нескольких десятков возмутительнейших случаев злоупотреблений властью; но он отпечатан только вчера, и, конечно, я не имею никакой возможности отвечать вам по поводу того или другого случая, потому что в течение менее суток Министерство внутренних дел не могло собрать тех сведений, которые доказывали бы или опровергали единичные случаи истязаний, в настоящем запросе заключающиеся».
И он сообщил, что, когда еще раньше в русской и заграничной печати начались сообщения о пытках в прибалтийских губерниях, министр внутренних дел командировал туда директора Департамента полиции Трусевича, который установил, что хотя газетные сообщения и преувеличены, но отдельные насилия и побои действительно были; причиной этого будто бы была не только дикость нравов, но озлобление, вызванное гражданской войной, которая там бушевала. Тогда министр внутренних дел предписал генерал-губернатору дать законный ход этому делу и результаты расследования передать суду. Остается теперь ждать ответа суда.
С своей стороны товарищ министра юстиции Люце выступил с разъяснением о первоначальном главном предмете запроса, т. е. о «столкновении арестованных со стражей в Рижской центральной тюрьме». В докладе комиссии по запросам указывалось, будто ближайшим поводом к нему была ругань, которую позволил себе надзиратель Соколовский по адресу заключенных, и удар, который одному из них, Бокабергу, был нанесен. Заключенные будто бы после этого отняли у Соколовского ружье, обезоружили четырех прибежавших солдат и стали отстреливаться против остальных этими отнятыми ружьями; в результате
7 человек было убито. Такова была версия Комиссии по запросам; Люце же излагал это совершенно иначе. Арестованными был задуман побег; они сами вошли в камеру надзирателя, стали его душить, отобрали ключи и револьвер; потом напали на караульное помещение, где было
8 солдат, отобрали у 4 ружья; остальных солдат заперли и отстреливались, пока на выручку не явилась рота солдат другого полка, вызванная по тревоге. Версия о «побеге», как видно, совпадала с оглашенной Алексинским в Думе телеграммой «выборщиков» города Риги. Об этом и происходило сейчас предварительное следствие.
В следующем заседании, 13 апреля, стали высказываться правые; они насилий не извиняли. «Если бы все то, что здесь говорилось, – заявил Пуришкевич, – было правдой, жизнь в России была бы совсем невозможна… Но если и есть зерно истины в каждом запросе, то в общем они бывают не только преувеличены, но часто и ложны. Вспомните дело Сигова». Шидловский предложил прения пока прекратить:
«Я совершенно не понимаю цели всех сегодняшних словопрений, ведь сколько мы ни будем стараться, более ужасной картины физических истязаний, чем та, которую спокойным тоном, доказывавшим, что сам докладчик ни одному слову своего доклада не верит, представил председатель комиссии по запросам, мы не сумеем нарисовать; ведь все эти словопрения во всяком случае приведут в конце концов к запросу правительству.
…По моему мнению, чем скорее будет сделан этот запрос, тем лучше, для того чтобы в том случае, если эти ужасы подтвердятся, все должностные лица, чинившие эти безобразия, были немедленно преданы суду. Но если Государственная дума возмущается против физических истязаний, то она вправе и, по моему мнению, должна еще в большей мере возмущаться нравственной пыткой и истязаниями. Поэтому я присоединяюсь к тем членам Государственной думы, которые требуют, чтобы был сделан запрос».
Здесь было главное различие этого запроса от гершельмановского. Там факт – отмены приговора – был бесспорен; разномыслие заключалось в оценке его. Здесь же правительство отрицало самые факты, которые лежали в основе запроса, и не было возможности бесспорно их установить.
Этой возможности не было потому, что обе стороны друг другу не верили. Запрос, как и гершельмановский, касался приемов открытой войны, которую между собой вели революционеры и власть. Никто не верит коммюнике воюющих стран; в них не только все лгут, сколько возможно, но эту ложь считают своим долгом. Когда в гершельмановском деле правительство отвергало отдельные подробности моего изложения, я мог с ним не спорить; для запроса это не было важно; я мог строить его на том, что само правительство признавало. Но что делать в тех случаях, когда весь смысл запроса в фактической стороне, которую, однако, установить мы не можем? Когда без нее нет запроса? Тогда можно, конечно, запрашивать, но ответу приходится верить, пока ложности его доказать мы не сможем, и во всяком случае интерпелянт, который на своей версии будет настаивать, должен по меньшей мере открыть, откуда он получил свои сведения. Об этих источниках сведений министр юстиции и спрашивал в Думе. Но Пергамент занял другую позицию; он заявил: «Дума может спрашивать доказательств у представителей власти, а представитель власти не вправе их требовать». Стенографический отчет отмечает: «Буря аплодисментов». Тем хуже для Думы. Это – перевернутый «старый» режим. Такой претензией Дума подрывала доверие не только к своему беспристрастию, но даже к своей добросовестности.
Ннтерпелянты стали настаивать на посылке членов Думы на место: это не могло быть серьезно. Чтобы дать им возможность «расследовать», нужно было сначала провести новый закон, иначе расследование было бы простым собиранием слухов из неизвестных источников; какая была бы цена думским расследованиям, если не признавать за правительством права ни требовать у них доказательств того, что они утверждают, ни даже указания на то, откуда они свои утверждения черпают?
В этом пункте было сильно правительство; но оно было не право, когда стало доказывать, что ответ на запрос уже дан и что оно к нему ничего прибавить не может. Раз Думою были указаны конкретные факты, на них было нужно ответить, хотя бы их отрицанием. И Дума правильно дала правительству заслуженный урок, приняв единогласно запрос.
Через месяц, 17 мая, министры ответили и получили реванш. Они за это время сделали, что было нужно. Министр юстиции ответил о действиях судебного ведомства. Чтобы проверить то, что говорилось в запросе, он командировал в Ригу товарища обер-прокурора Руадзе, который произвел там расследование; он признал обвинения, взведенные комиссией на прокурорский надзор, ложными; что же касается до тех 6 конкретных случаев, которые были приведены в тексте запроса и касались не прокурорского надзора, а тюремных властей, то по проверке и они оказались вполне искаженными: Щегловитов справедливо жалел, что интерпелянты не указали источника, который их ввел в заблуждение. Но этот источник им самим открыт был на месте. В том самом искаженном виде, в каком свои утверждения привела комиссия по запросам, еще раньше 31 марта, т. е. раньше столкновения в Рижской тюрьме, они уже были помещены в прокламации социал-демократической партии в Риге. Вот откуда все они были взяты. И ответ свой министр юстиции заключил словами, что «незакономерные действия, приписываемые чинам Министерства юстиции, вполне опровергнуты».
