Там, где не было этих условий войны или где фактическая сторона не возбуждала сомнений, запросы протекали нормально и пользу свою приносили.
Возьму пример.
2 апреля соц. – демократы внесли запрос о «беззакониях» карательного отряда в Озургетском уезде, наложившего на село Ланчхуты непомерный штраф в 45 тыс. рублей. 3 апреля, согласно с речью Родичева, срочность отвергнута. 6 апреля доклад Комиссии о запросе принят в измененной редакции. 24 мая – на запрос отвечает барон Нольде и доказывает, что никакого штрафа в 45 тыс. рублей на село Ланчхуты наложено не было. После речи Нольде соц. – демократы не стали этого оспаривать, но заговорили совсем о другом: о предъявлении к селу Ланчхуты судебного иска за порубку леса, о вредности круговой поруки, о насилиях над женщинами и т. д. Это так мало подтверждало первоначальный запрос, что депутат Шидловский не выдержал: «Я могу еще понять, что лица, подписавшие запрос, поданный 2 апреля, могли ввести Государственную думу в заблуждение, вследствие того что они от местных жителей получили ложные сведения. Но я удивляюсь теперь тому, что члены Государственной думы, после данного правительством объяснения, позволяют себе поддерживать ту ложь, которая была допущена жителями селения Ланчхуты… Следовало бы предварить на будущее время членов Государственной думы, что, если будут повторяться подобные запросы, если Государственная дума будет отвлекаться от той законодательной работы, которая на нее возложена, – к этим членам Думы будет применяться 38-я статья».
Это было уж крайностью. Но дело оказалось настолько разъяснено, что кадеты внесли простую формулу перехода; она и была принята. Дума показала этим больше уважения к правде, чем правительство в деле Гершельмана, за которого оно заступилось.
То же можно сказать о запросах, которые не касались борьбы с «Революцией»; тогда у всех находился общий язык.
Возьму тоже пример.
17 апреля обсуждался запрос к главноуправляющему земледелием и землеустройством о неправомерных его действиях по переселению крестьян в Сибирь, «нарушавших права и насущнейший интерес старожилого населения». Депутаты-сибиряки настаивали на срочности запроса ввиду начала земледельческих работ. Он признан срочным и принят по существу. 24 мая правительство на него отвечало. Правительству длинной и деловой речью возражал Скалозуб, депутат Тобольской губ. (20 столб, стен. от.). Он указывал определенные пожелания, в 7 пунктах, как руководящие начала для действий правительства. Но с. – дем. Мандельберг прибавил к этому трафаретное предложение: «Взять переселенческое дело в свои руки и для этого организовать парламентскую комиссию». Дума приняла формулу сибиряков, а предложение соц. – демократов даже не голосовала.
Упомяну еще о спешном запросе, за подписью 171 депутата, который был внесен и принят как срочный 15 мая. В нем излагалось, что накануне 5 священников-депутатов были вызваны повестками к митрополиту Антонию, который объявил им Синодский указ от 12 мая; в силу его они должны были выйти из тех левых партий, в которых они состояли, и об этом публично заявить. Они могли принадлежать только к монархическим, октябристам или умеренным правым партиям и выступать в Думе только в духе этих партий. Если это приказание не будет исполнено до 18 мая, это поведет к лишению сана.
Это бесстыдное определение Синода явно нарушало законы – и ст. 14 Ул. Гос. думы, и ст. 8 Закона 18 марта 1906 года – и препятствовало члену Думы исполнять свои обязанности. Оспаривать этого было нельзя. Только епископ Евлогий сделал робкое возражение. «Я думаю, – сказал он, – что этот запрос касается области чисто церковной, имеет отношение к внутренней жизни церкви и не подлежит обсуждению Гос. думы». Никто в защиту Синода не сказал ни единого слова, и запрос был принят. Ответить на него правительство не успело за роспуском Думы. Но одно оглашение этого синодского безобразия уже было его осуждением; запрос в данном случае своей цели достиг. В этом и было его назначение. К сожалению, не пришлось услышать, что правительство могло бы сказать. Конечно, действия Синода контролю Думы, по Основным законам, не подлежали; но как же при этих условиях можно было бы поддерживать закон о гражданских последствиях лишения сана? Правительство и внесло законопроект об отмене этих последствий; он был принят 3-й Думой и Государственным советом, но не был утвержден Государем. Это было назидательно, но это было позднее. Сама же Дума в этом деле долг свой исполнила, как надлежало.
Напомню, что и правые партии делали попытки во 2-й Думе прибегнуть к запросам. Так, 20 марта 32 депутата внесли запрос из 4 пунктов о беспорядках в средних и высших учебных заведениях; он кончался такой тирадой: «Министерство Народного Просвещения, поглощая значительное количество народных денег, подвергает серьезной опасности будущую народную жизнь, ибо при таком положении подрастающее поколение даст не полезных деятелей, а развращенных невежд, лишенных каких бы то ни было познаний и не привыкших вообще ни к какому полезному труду».
В доказательство своих утверждений была приложена записка В.М. Пуришкевича. Запрос, как неспешный, был сдан в комиссию и оттуда не вышел. О нем авторы и не напоминали. Аналогичный запрос еще раньше (10 марта) был предъявлен и обсуждаем в более подходящем для его содержания месте – в Гос. совете, причем в результате была принята довольно безобидная формула, выразившая доверие к мерам, которые будут приняты совместными усилиями академических советов и министров. Такое сдержанное отношение верхней палаты охладило пыл правых.
По левому составу Думы, по ее сравнительно низкому культурному уровню было естественно предполагать, что работа Думы пойдет, главным образом, по дороге запросов. Критика легче, чем созидание, а 1-й Думе было нетрудно найти много поводов, чтобы произносить обличительные речи, принимать резкие формулы переходов, а бесплодие подобных запросов объяснять отсутствием «санкций». Она сначала так и поступала. Но атмосфера ее была другая. Она убедилась на опыте, что поспешные и заносчивые запросы обращались против нее. Сообщаемые факты могли быть голословны и просто неверны. Помешать каждым 30 депутатам предъявлять запрос Дума не могла; это их право закон защищал. Она могла только злоупотребления ограничить. Это она и начала делать. Постепенно число их уменьшалось и самый характер их стал изменяться. Вместо 300 запросов в 1-й Думе, их было около 30 во 2-й. Они сводились к тем редким сравнительно случаям, когда беззакония власти были бесспорны (как в запросе о депутатах-священниках) или когда, как в переселенческом деле, вели к полезному обсуждению деловых вопросов. Так запросы вернулись на конституционную почву и приобрели снова значение. Оно было бы еще гораздо полнее, если бы Дума усвоила не только букву, но и дух нашего конституционного строя. Его идея была в организации совместной работы «власти» с представителями нашей «общественности». Это сотрудничество было обоим полезно. Но прошлое не давало этому сразу наладиться. Когда-то «власть» общественности не признавала и требовала от нее подчинения. Теперь общественность стала на нее так же смотреть и требовала от нее «послушания». Вместо же сотрудничества еще по-прежнему продолжалась война. Но эти традиции во 2-й Думе реальную почву под собой теряли. Бессмысленность лозунга «война до конца», при отсутствии соответственных сил, войска понимают раньше, чем плохие военачальники; отказ от сотрудничества с «исторической властью» до осуществления «полного народоправства» соответствовал не интересам страны, а только претензиям «настоящих политиков». Опыт конституционной работы во 2-й Гос. думе и стал ее избавлять от этой предвзятости.
