Глава XII
Тактика левых фракций в Государственной Думе
Деловая работа была не единственной заботой тех, кто хотел Думе успеха; надо было, кроме того, ограждать ее от «бомб», которые подкладывались под нее и справа и слева. Работа в Думе напоминала работу на судне, которое плывет среди минного поля. Защита от мин не меньше важна, чем ход самой работы.
Всем была ясна трудность положения думского центра между двумя крайними флангами. И Государь и Столыпин при первых встречах с Головиным оба обращали его внимание на этот вопрос. Он тогда обоим наивно ответил, будто единодушное избрание председателя уже показало, что прочное большинство в Думе имеется.
Недостаточность этого довода он сам сознавал. Я помню один разговор, который был у меня с ним в Москве после выборов. Он был тогда оптимистом: «Дума не так плоха, как может казаться. Кадеты смогут проводить в ней свою линию. В Думе будет два большинства. По вопросам «тактики» мы будем голосовать вместе с правыми, по вопросам же «программы» с левыми».
Это мнение не было его личным мнением. В нем – отголоски суждений кружка, с которым Головин был тесно связан и где тон давал Ф.Ф. Кокошкин. Такая схема подходила к умению Кокошкина все «упрощать». Это легче делать в теории, чем над живым организмом. Головину казалось нормальным, что те же самые люди будут поочередно голосовать то вместе, то друг против друга, как это делают участники на спортивных турнирах, сообразно тому, куда их жребий поставит.
«Программа» и «тактика» более связаны, чем им казалось. Часто программа обусловливает тактику. Если в ней стоит установление «демократической республики» – то ее проведение в жизнь не может быть достигнуто легальными средствами; партия должна идти к ней революционным путем и тактику приспосабливать к этому. Но и тактика иногда определяет программу, по крайней мере тех достижений, которые партия может ставить себе. И на настоящей войне ближайшие операционные цели определяются соотношением сил в данный момент. Реформы, которые Революция может осуществить сразу и полностью, на путях легальной эволюции часто могут происходить только постепенно и медленно. Это кадеты на себе испытали. Когда для свержения Самодержавия они приняли участие в «Освободительном Движении» вместе с «революционными партиями», что было отличительной чертой этой эпохи и легло в основание «кадетизма» – то перспектива торжества революции, на которую они тогда соглашались, позволила им свои отдаленные программные цели, т. е. полное народоправство, четыреххвостку, парламентаризм, переход всей земли в руки крестьян, ставить полностью на ближайшую очередь. Эта «тактика» и взорвала 1-ю Думу. Ее неудача для них оказалась наглядным уроком; надо было ее изменить, и они действительно ее изменили. О «революции» говорить перестали, собрались работать на конституционном пути. Головин правильно отметил, что это сближало их с правыми. Но тогда и на вопросы программы кадетам было нельзя смотреть глазами революционного левого большинства.
Связь между программой и тактикой не позволяла считать 2-ю Думу работоспособной лишь потому, что при голосованиях у нее могло оказаться два противоположных большинства; одно для тактики, другое для программы. Дума могла стать рабочей и прочной только в том случае, если бы в ней образовалось хотя небольшое, но надежное большинство и для той и для другой. Если даже для этого кадетам пришлось бы сократить и замедлить свои программные планы, то это ничего не меняло бы; видеть в этом измену своим обещаниям было бы так же бессмысленно, как упрекать авангард, что он не взял в плен целую армию, или ребенка, что он растет недостаточно быстро. Решить идти только легальным путем уже значило подчиняться условиям, которых эта тактика потребовала бы и в сфере программы. Жизненность 2-й Думы вся зависела от того, могло ли в ней такое большинство появиться. Когда она свою жизнь начинала, у нее его еще не было. И поучительный факт. Когда его создать старались «вожди», оно им не давалось. Сколько труда и искусства, горячности и иронии было потрачено Милюковым в «Речи», в его полемике с партийными органами левых партий, в погоне за созданием прочного левого большинства. Лидеры партий старые аргументы свои повторяли и на уступки не шли. Но такое соглашение само собой стало достигаться внизу, в процессе работы, и тем легче, чем работники Думы были свободнее от директив, которые им давали вожди. Жизнь оказывалась сильнее теоретиков.
Конечно, для привлечения левых партий или отдельных их членов к конституционному большинству обстоятельства были благоприятней, чем раньше. Слева теперь понимали, что эта Дума была самой левой, какую в то время себе было можно представить, что она была последней ставкой их собственного участия в Думе: при неудаче ее – государственного переворота, который бы надолго устранил их из Думы, избежать было нельзя. Потому слева выдвинули очередной лозунг: «Думу беречь».
«Беречь Думу» – не значило правительству во всем уступать. Нельзя было, например, для сохранения Думы согласиться существовавшее политическое положение еще ухудшать. Но о таком ухудшении тогда не было речи. Законопроекты Столыпина, какими бы недостаточными они ни казались, все же положение улучшали. Потому на них сговориться было возможно.
Не все шли на это с равной готовностью. На левом фланге Думы сидела наиболее организованная фракция – соц. – демократы; они были воспитаны на международной социал-демократии и ставили перед собой не столько русскую, сколько мировую проблему. «Правового порядка», обеспечения «прав человека» европейские соц. – демократы уже не ценили. Ведь они это имели. Классическое народоправство, общее избирательное право, ответственное министерство, независимый от политики суд в их глазах представлялись только обманом, благодаря которому социальные верхи властвуют над народными массами. Эти взгляды они перенесли на Россию. С «парламентским кретинизмом», с господством «буржуазии» надо было покончить революционным ударом, благо именно в России есть готовый для этого материал. «Беречь Думу» они не собирались. Укрепление конституционного строя в их план не входило; оно могло подорвать пафос, а потому и шанс Революции. В «Думе» они нашли только средство поднимать революционное настроение и организовывать крушение власти. Перед ней должна была стоять именно эта задача. Успех правового порядка, аграрная реформа Столыпина могли вырвать из-под Революции почву и потому их не соблазняли.
Эту точку зрения в день декларации и высказал Церетелли. Если бы все левые партии Думы так смотрели, Дума, как парламент, существовать не могла бы и с ней нечего бы было тянуть. Но другие, даже социалистические, революционные партии (трудовики, с.-p., нар. социалисты) не смотрели так прямолинейно. Они хотели Думу беречь и от проведения хотя бы некоторых полезных для России реформ через Думу конституционным путем не отказывались. Здесь для них лежал путь к соглашению с центром. Знаменательно, что в первый период большевистской победы это им всем вменилось в вину. Одни «большевики» в этом отношении считали себя «без греха». За то они и оказались в неожиданном родстве с Самодержавием, и его прежние слуги могли, оставаясь собой, с ними работать. Позиция же других левых партий напоминала действенную позицию самих кадетов в 1-й Думе: они тоже качались между конституционным и революционным путем, стремясь «сочетать оба противоположных пафоса». По конкретным вопросам при голосованиях в Думе они решались идти вместе с кадетами. Но все ухищрения Милюкова превратить этот факт в прочное большинство
[64], чтобы «оно существовало также и сознательно, на почве состоявшихся соглашений», не удавались. Соглашениям обыкновенно мешают вожди, не солдаты. К счастью, депутаты не всегда своих лидеров слушали и урокам думского опыта стали верить больше, чем призывам партийных газет. Но обучение на этой дороге требовало более времени, чем было этой Думе судьбою отпущено.
