Потому-то постановка бюджета перед 2-й Государственной думой стала «событием». Хотя по тексту закона бюджет тотчас сдается в комиссию для ознакомления с ним, министр финансов счел нужным выступить с длинной речью. Мемуары Коковцева сообщили, что его речь была не только прочтена в Совете министров, но сообщена Государю. Естественно, что по ней должны были открыться и прения.
В Думе было мало людей готовых для них. Позднейшие бюджетные комиссии Думы образовали кадры «специалистов», которые научились разбираться в бюджетных вопросах; в них были не только теоретики, как, например, бессменный председатель бюджетной комиссии – Алексеенко, бывший профессор финансового права, но и те дилетанты, которые своими способностями, трудолюбием и добросовестностью, как Шингарев, овладели предметом. В эпоху 2-й Думы они еще бродили впотьмах; более сведущие в финансовом положении люди, как Струве, Булгаков, сосредоточили удары на недостаточности бюджетных прав Думы. Единственным квалифицированным оппонентом Коковцеву предполагался, естественно, Кутлер
[68].
Кутлер был способный чиновник финансового ведомства, отставленный за «проект» о «принудительном отчуждении». Как «пострадавший», он был принят в кадетскую партию и проведен в депутаты по Петербургу. Такой volteface
[69] вызвал против него раздражение прежних его сослуживцев и ставил его самого в фальшивое положение, когда в Думе его противники оглашали бумаги прежнего времени, им когда-то подписанные. В своих «Воспоминаниях» Коковцев говорит о его перемене без злобы, но с изумлением. Разгадка ее в психологии Кутлера как бюрократа, привыкшего следовать инструкциям, которые начальство дает. Он был только техником. Как раньше он добросовестно исполнял задания Министерства финансов, так в Думе следовал директивам нашего Центрального комитета, а после 1918 года – указаниям большевиков. Он всем мог быть полезен как техник. Но задача, которая 20 марта выпала на его долю, была ему не по плечу. Кроме того, как бывает с людьми, перешедшими в лагерь противника, он не смог удержаться в разумных «пределах». Его выступления по бюджету не удались. Достаточно перечесть длинную речь Кутлера в заседании 20 марта, реплику Коковцева и Столыпина и – главное – ответную речь Кутлера 23 марта, чтобы это увидеть. Неудивительно, что обрадовались те, кто боялись его выступления. Государь писал своей матери
[70]: «Престиж правительства высоко поднялся благодаря речам Столыпина, а также Коковцева. С ними никто в Думе не может справиться, они говорят так умно и находчиво, а главное – одну правду. Кутлер – подлец, совсем провалился».
Что же придумали в этот ответственный и трудный для Думы момент ее левые партии? Они явились с предложением отвергнуть бюджет без рассмотрения. Такое предложение было сделано тремя социалистическими партиями: с. – демократами, с. – революционерами и народными социалистами.
С.-д. так формулировали заключительную часть своего предложения: «Государственная дума, не желая брать на себя ответственность за финансовую политику правительства, отказывает в утверждении росписи государственных доходов и расходов на 1907 год без передачи ее в комиссию».
С.-p., не желая от них отставать, внесли аналогичное предложение: «Не желая предоставлять правительству средства для борьбы с народом и не желая поддерживать выгодное для правительства заблуждение, будто бы государственное хозяйство ведется под контролем народных представителей, предлагаем отвергнуть представленный законопроект о росписи доходов и расходов, не передавая его в комиссию».
Наконец, нар. соц., в лице Волк-Карачевского, заявили, что «пока призрачность бюджетных прав Гос. думы остается как есть… от утверждения сметы мы воздержимся».
Если бы Дума пошла за этими предложениями и отвергла бы бюджет, не передавая его даже в комиссию, это не могло бы не повести за собой заслуженного роспуска. Ни о каком сотрудничестве такой Думы с правительством речи быть не могло бы. Дума уклонилась бы и от своего долга перед страной. Кутлер свою первую речь закончил справедливым указанием на долг народного представительства: «Мы должны, наконец, подвергнуть весьма тщательной критике ту часть росписи, которая подлежит нашему свободному рассмотрению, и только тогда, когда мы все это сделаем, только тогда можно будет сказать, что мы исполнили долг народных представителей. От результатов же нашей работы будет зависеть решение вопроса о том, существует ли в действительности в России народное представительство».
Было, конечно, проще и легче отвергнуть все, не рассматривая, но такая Дума была бы ни на что не нужна.
Рекомендуемый Думе шаг был плохо совместим и с ее желанием расширить права народного представительства, и с претензией одним своим вотумом вычеркивать расходы, основанные на существующих законах. Если Дума сочла бы себя вправе без рассмотрения отвергнуть весь бюджет целиком, она была бы, конечно, способна вычеркивать все те расходы, которые могли ей не нравиться: на полицию, на войско, на содержание нужных для государства властей, не интересуясь вопросом, чем и как их заменят. Предложение отвергнуть бюджет без сдачи в комиссию носило поэтому несерьезный и попросту хулиганский характер. Как назвал Струве, это было бы «беспредметной бюджетной демонстрацией», не больше. Но в смысле возможных последствий оно было первой бомбой, подложенной под Думу.
Оно исходило, как я указывал, от трех социалистических партий; трудовики в этом вопросе от них отделились, о чем 23 марта сказал в своей речи Березин. Это было характерно, как признак отсутствия у всех левых общей обдуманной тактики.
Кадеты предложение отвергнуть бюджет, как неконституционное, энергично оспаривали. Стычки левых с кадетами приобретали порой острый характер. Алексинский утверждал, что «наилучшая тактика в бюджетном вопросе не та, которую предлагают Кутлер и Струве; их тактика сводится к пустому времяпровождению и объясняется желанием заключить, хотя бы и на невыгодных для народа условиях, соглашение со старым порядком».
С.-д. Зурабов по адресу кадетов говорил: «Если вы не желаете под нашей революцией подписаться, если вы желаете непременно оказать доверие правительству, принявши его бюджет, то имейте тогда смелость сказать всей стране, что вы в стенах этой Думы ведете политическую игру за счет народа».
Это была передержка уже потому, что пока речь шла не о принятии бюджета, а только о предварительном его рассмотрении в комиссии Думы. Струве упрекал соц. – демократов, что они внесли свое предложение: «В глубине души рассчитывая на то, что мы этого жеста не сделаем и дадим им возможность за это нас обличить в отсутствии демократизма. Это я называю политической игрой на чужой счет».
После 4-дневных прений, 27 марта, передача бюджета в комиссию состоялась большинством голосов. Правые голосовали вместе с кадетами, хотя отдельные их ораторы (третьего сорта), Келеповский и Крупенский, сочли уместным по этому поводу тоже обрушиться на кадетов. Келеповский обвинял их в служении «капиталу» «вместе с тайным вдохновителем партии народной свободы, творцом Портсмутского договора, Витте», а Крупенский напал за «подписание ими грязной прокламации Выборгского воззвания». Но ни Келеповский, ни Крупенский не были серьезными политиками: Келеповский в Думе был «хулиганом» правого лагеря, а Крупенский был на своем месте для устройства в Думе «парикмахерских», «банкетов» и других неполитических предприятий. Он был отменно плохой спорщик и оратор.
