При голосовании «предварительный вопрос» был принят большинством 215 против 146. Соц. – демократы, с. – ры, н. – с-ты и правые голосовали против него, но, очевидно, не в полном составе. За него были трудовики, кадеты и многие беспартийные. Так Дума действительно уклонилась в этот день от поставленного два месяца назад вопроса об ее отношении к террору.
Вопрос формально был снят, но этим не кончился. К нему вернулись через два дня, 17 мая, при обсуждении запроса о рижских застенках, после ответа правительства (см. гл. XI). Спор шел тогда, главным образом, о фактической стороне, но в речах и в формулах перехода, которые отдельные фракции предложили, они касались не только беззаконных действий правительства, но и революционного террора. Так признанный не подлежащим рассмотрению вопрос вновь выплывал. Те правые ораторы, которые еще не потеряли надежды эту Думу спасти, со страстностью стали убеждать ее исправить ошибку и не уклоняться от осуждения террора.
В этом смысле, прежде всего, высказался Бобринский; чтобы облегчить кадетам голосование, он осуждал не только революционный, но и «правый» террор.
«Бобринский. Я никогда не согласился бы осудить террор односторонне. Прежде всего, сильнее всего я осудил бы так называемый террор справа. Мы осуждаем всякое насилие, откуда бы оно ни исходило. Сила принуждения, насилие, – это есть право исключительно государства, а не частных лиц или ассоциаций частных лиц. Государство обязано применять силу и насилие для того, чтобы обуздать тех, которые непослушны закону. Но частные лица, когда они берут на себя то, что предоставлено только правительству, они суть преступники. А посему я говорю, что, осуждая насилие слева, осуждая открыто и смело, я с омерзением отношусь к насилию справа…
И теперь, господа, забыв всякую рознь, забыв всякие разногласия, – конечно, все те, которые стоят за народное представительство в России… все вместе соединимся и вспомним Бога и нашу совесть, скажем пред лицом всей России: стой, насильники, довольно крови, пора идти России по пути прогресса, который ей указал ее Император».
О том же просил епископ Платон: «Выразим мы свое осуждение политическим убийствам и террору (шум слева), и этим мы уничтожим тот акт, который Дума допустила 15 мая и который может быть понят как акт общего благословения со стороны Думы политическим убийствам и террору».
«Председательствующий. Считаю нужным заметить, что то постановление Думы никоим образом не может быть понято как благословение террора».
По этому вопросу выступил и его первоначальный автор, поднявший его в 1-й Думе, М.С. Стахович, которого никто не мог заподозрить в несочувствии представительству, и 2-й Думе в частности:
«Упрекая много раз очень часто другую сторону, которую мы считаем в этом первой виноватой, мы в то же самое время, говорю я, должны сказать другой, что мы осуждаем эти явления, потому, что это бесплодный ужас, потому, что это бесцельное безумие, потому, что это смертный грех. Если мы этого не сделаем, помните… (Шум.)
Помните, господа, что если Государственная дума не осудит политических убийств, она совершит его – над собою».
Это была последняя попытка. Более того, осуждение террора в этот день сделалось даже возможным, поскольку оно могло бы быть не односторонним; сумело бы связать себя с осуждением и правого террора (Бобринский), и даже правительственного (Стахович). В этот день все почувствовали существование того высшего начала – права, с высоты которого можно было осуждать все аналогичные явления, его нарушавшие. Эта мысль не была досказана до конца. К ней только издали приближались. Знаменательно, однако, что именно те речи, в которых ставился так этот вопрос, вызывали не только наибольшее, но общее одобрение Думы (Кузьмин-Караваев, Булгаков, Бобринский). Казалось – выход был найден; или, по крайней мере, все согласились, где его нужно искать. Но если цель была намечена правильно, то дойти к ней в этот день не сумели, тем более что с ней оказался связан побочный вопрос об отношении к фактической стороне тех рижских событий, о которых предъявлялся запрос и о которых было полное разногласие в Думе. Придумать формулу, сохранив в ней такие оттенки, которые бы сделали ее приемлемой для всех, было задачей, которую можно было только постепенно и совместно исполнить. Партии же принесли с собой в этот день готовые формулы, где либо не было вовсе порицания другой стороны (соц. – демократы, трудовики, Крупенский), либо оно было так затушевано, что его разыскать можно было только под лупой. (Таковы были формулы Капустина, Дмовского и, наконец, самой партии к.-д.) Когда стали голосовать все эти формулы по порядку, все были отвергнуты без исключения, о чем я уже говорил (глава XI). По думским правилам инцидент этим должен был быть исчерпан, и о запросе толковать было более нечего. Незаконная попытка трудовиков Познанского и Березина измором навязать Думе свою партийную формулу была настолько ниже предмета, что хотя она им внешне и удалась, но никто их формулу не принял за мнение Думы. Задачу нужно было поставить, не связывая ее со спорным рижским запросом, т. е. поставить самостоятельно; но Дума 15 мая уже отказалась от рассмотрения самостоятельного вопроса о терроре. И потому Шульгин, ненавистник 2-й Думы, был последователен, когда сказал в этот день:
«Господа министры здесь утешали нас в том, что, мол, в Риге были только побои. Меня это совсем не утешает, потому что я ясно вижу, что будет. И я говорю, господа, если политика, которую мы ведем, будет продолжаться далее, если мы так упорно будем отказываться от всякого выражения порицания террору, то мы приведем…
Мы, господа, приведем к тому, что не в застенках, как вы их называете, бюрократических будут пытки, они будут везде. Будут пытать так, как пытают в деревнях, будут рвать на части бунтовщиков и поджигателей, бросать в огонь, будут массовые погромы, где никому пощады не будет. Но с глубоким огорчением я должен сказать, что, если это будет, пусть вся кровь падет на позорное заседание 15 мая. (Шум, голоса: «Вон, вон!»)»
Так кончился знаменитый вопрос об осуждении террора. В Манифесте о роспуске Думы было указано: «Уклонившись от осуждения убийств и насилий, Дума не оказала в деле водворения порядка нравственного содействия правительству…»
Я подробно изложил прохождение во 2-й Думе этого вопроса, чтобы дать возможность правильно его оценить.
Нельзя поддерживать обобщенное мнение, будто вопрос был провокацией правых. Имевшие «провокацию» своей целью должны были желать, чтобы их предложение было отвергнуто, и для этого стараться принятие его затруднять. Если такие люди и были, то считались единицами. Большинство, наоборот, делало все, чтобы облегчить Думе осуждение террора. Когда 15 мая Дума отказалась от его рассмотрения, они 17 мая к нему снова вернулись, сами громко и демонстративно осуждали насилия правых, и не их вина, что Дума не сумела найти нужной формулы в тот момент, когда возможность ее как будто обрисовалась. Вторичная их неудача разочаровала их в Думе; с тех пор даже у ее прежних сторонников появляются относительно нее новые, явно враждебные ноты. Ее верный защитник справа гр. Бобринский 21 мая при обсуждении закона о воинской повинности для поднадзорных, говоря о Гос. думе как о «действительно народном представительстве и законодательном учреждении», считает уже нужным иронически оговориться: «Я не говорю, что это относится к настоящему составу Государственной думы». А 24 мая голосами правых ставится на повестку уже прямо провокационный законопроект об амнистии. Правые эту Думу с этих пор «беречь» не хотели.
