Мы часто реагируем на код, которого не понимаем, приписывая ему некую свободу воли. Когда мы не понимали, как происходят землетрясения или извержения вулканов, мы создали богов, отвечающих за эти таинственные явления. Алгоритм, на основе которого работает BOB, вызывает в наблюдателе такую же реакцию, которую философ Дэниел Деннет называет интенциональной установкой.
Ханс Ульрих сказал мне:
Обычно имеющаяся в галерее книга отзывов полна жалоб на то, что в залах слишком жарко или «Почему тут так мало стульев?». Еще посетители пишут там, как им нравится или не нравится Грейсон Перри. Но на этот раз мы получали вместо этого отзывы типа «Почему BOB меня не любит? Мне жалко BOBа. BOB не обращает на меня внимания. BOB такой милый». Это было поразительно.
Однажды можно было подумать, что BOB пытается зажить собственной жизнью. Ханс Ульрих рассказал мне, что за неделю до нашего разговора, когда он был в отъезде, ему позвонили из охраны галереи. В три часа ночи галерея «Серпентайн» внезапно оказалась залита светом. Пожара не было. Выяснилось, что BOB решил проснуться, хотя изначально он был запрограммирован пробуждаться в 10 утра и работать до 6 вечера, времени закрытия галереи. Наша неспособность понять, почему BOB проснулся среди ночи, побуждает нас предположить, что он обладает свободой воли. Именно эта неспособность понять, как работают алгоритмы, и питает фильмы и рассказы об алгоритмическом апокалипсисе.
Ханс Ульрих считает, что произведение открытого типа, непрерывно изменяющееся и никогда не повторяющееся, – нечто новое для мира искусства. Произведения, выставленные в галерее, – это по большей части статические, фиксированные физические объекты, не изменяющиеся со временем или, например в случае видеоискусства, по меньшей мере имеющие начало и конец. Любой фильм, который демонстрировался в галерее в прошлом, приходилось показывать по кругу, и после двадцатого просмотра он наскучивал. Применение искусственного интеллекта избавляет от необходимости такого многократного использования одного и того же материала.
У программного кода BOBа есть нечто общее с аналоговым кодом капельной живописи Джексона Поллока. Он основан на уравнениях детерминированного хаоса, на которые влияют внешние воздействия, что и позволяет зрителю вносить возмущения в результаты их работы. Хаос допускает непредсказуемость. Код, опирающийся на математику хаоса, может претендовать на удовлетворение критериям новизны и неожиданности, необходимым для определения творчества. Он остается детерминистическим, но это, видимо, лучшее приближение, которое мы можем надеяться получить в попытке разорвать связь между программой и программистом.
В рецензии Джонатана Джонса в газете Guardian BOB получил всего одну звезду. «Это всего лишь хитроумные лабораторные модели. В них нет души… искусство может быть только человеческим и ничем иным. Чэн забывает об этом, и его работа – сплошное технозанудство». Хотя Джонс, почти несомненно, прав, что в машине нет духа, по мере продвижения в будущее нам все больше потребуется исследовать мир этой галереи в надежде, что он поможет нам понять, где может явиться первый такой дух.
Ханс Ульрих считает искусство одной из лучших систем заблаговременного предупреждения общества. Учитывая важность дискуссии о той роли, которую искусственный интеллект играет в обществе, Хансу Ульриху казалось необходимым, чтобы для искусственного интеллекта срочно нашлось место в его галерее. Сегодня использование алгоритмов в значительной мере скрыто от нас. Мы не понимаем, как нами манипулируют. Использование искусства для визуализации алгоритмов помогает нам более осознанно воспринимать эти алгоритмы и ориентироваться в них. Художник, работающий в области изобразительного искусства, – эффективный посредник между публикой и кодом. Выставленный в галерее искусственный интеллект сам был произведением искусства.
«Художники – специалисты по превращению невидимого в видимое», – сказал мне Ханс Ульрих. Но сможет ли искусственный интеллект не быть произведением искусства, а создавать великие произведения? «Нельзя исключать, что когда-нибудь машина сможет создать великое произведение. Никогда не говори “никогда”. На сегодняшний день великих произведений искусства, созданных машиной, не существует». Но о будущем он высказывался более осторожно: «Когда игроки в го заявили, что машина никогда не сможет нас обыграть, Демис доказал, что они были неправы. Я занимаюсь организацией выставок, но у меня никогда не хватит самомнения сказать, что машина не смогла бы организовать лучшую выставку…»
Я увидел, что он задумался: «Может быть, когда-нибудь было бы интересно поставить такой эксперимент… тот же эксперимент, что с го, но в выставочном деле… эксперимент опасный, но увлекательный».
9
Искусство математики
Прежде всего поражает этот характер внезапного прозрения, с несомненностью свидетельствующий о долгой предварительной бессознательной работе
[61].
Анри Пуанкаре
Идея стать математиком зародилась у меня в тринадцать лет. Однажды после урока учитель математики в моей общеобразовательной школе отвел меня в сторонку и посоветовал несколько книг, которые, как он думал, могли быть мне интересны. В то время я толком не знал, что значит быть математиком, но одна из этих книг открыла мне, что эта профессия не сводится к простым вычислениям. Эту книгу под названием «Апология математика» написал кембриджский математик Г. Г. Харди.
Это было настоящее откровение. Харди хотел рассказать, что это такое – заниматься математикой:
Математик, подобно художнику или поэту, создает образы.
Если его «образы» долговечнее их образов, то потому, что они состоят из идей… Создаваемые математиком образы, подобно образам художника или поэта, должны обладать красотой; подобно краскам или словам, идеи должны сочетаться гармонически. Красота служит первым критерием: в мире нет места безобразной математике
[62].
До этого я и не подозревал, что математика – занятие творческое, но после прочтения маленькой книжки Харди казалось, что эстетическое чувство в ней не менее важно, чем логическая правильность идей.
Я не проявлял особых способностей ни в живописи, ни в поэзии. Почему же мой учитель решил, что мне могут подойти занятия математикой? Много лет спустя, когда мне представилась возможность спросить его, почему он выбрал именно меня, он ответил: «Я видел, что тебя привлекает абстрактное мышление. Я знал, что тебе нравится рисовать идеями». Это точно обоснованное вмешательство в мою жизнь совпало с моим стремлением к занятию, в котором творческий склад ума мог сочетаться с абсолютной логичностью и определенностью.
В течение многих лет я полагал, что творческие аспекты математики надежно защищают ее от компьютерной автоматизации. Но теперь алгоритмы пишут портреты под Рембрандта, а на художественных выставках, подобных Арт-Базель, их работы составляют конкуренцию картинам, созданным людьми. Значит ли это, что вскоре они смогут заново создать математику Римана или конкурировать со статьями, напечатанными в журнале Американского математического общества? Не пора ли мне искать другую работу?
