Я думаю, что в конечном счете все сводится к слову «личность» из анализа Роджерса. На мой взгляд, человеческое творчество неразрывно связано с сознанием. Не думаю, что без концепции сознания можно понять, почему мы способны к творчеству. Хотя установить, так ли это, невозможно, я подозреваю, что они возникли у нашего вида одновременно. С осознанием нашего внутреннего мира появилось и стремление познать себя и поделиться этим знанием с другими, не имеющими прямого доступа к личности организма, испытывающего творческий порыв. Бразильский писатель Пауло Коэльо считает, что это стремление – часть того, что означает быть человеком: «Писать – значит делиться. Желание делиться – мыслями, идеями, мнениями – это часть человеческого состояния». А вот Джексон Поллок: «Живопись есть открытие самого себя. Любой хороший художник пишет то, что есть он сам». Одна из проблем сознания состоит в том, что я не могу почувствовать, что значит быть вами. Похожа ли ваша боль на мою? Совпадает ли то упоение, которое вы ощущаете в момент величайшей радости, с тем, что чувствую я? На эти вопросы наука не сможет ответить никогда. Рассказ или картина могут дать представление о нашем эмоциональном состоянии лучше, чем любая фМРТ. Возможно, именно произведения изобразительного искусства, музыки и литературы, которые мы создаем, лучше всего исследовать, чтобы узнать, что означает быть человеком, наделенным сознанием и эмоциями.
«Величайшее благодеяние, за которое мы должны быть признательны художнику, будь то живописец, поэт или романист, – это распространение наших симпатий… Искусство ближе всего к жизни; это способ усиления переживания и распространения наших контактов с такими же людьми за пределы нашей личной участи», – утверждала писательница Джордж Элиот
[130].
Также чрезвычайно важна политическая роль искусства в организации связей индивидуума с коллективом. Искусство часто бывает связано с желанием изменить текущее положение вещей: освободить человечество от подчинения существующим правилам, создать лучший – или, может быть, всего лишь другой – мир для рода человеческого. Именно такие побуждения, несомненно, двигали Джорджем Оруэллом: «Когда я сажусь писать книгу, я не говорю себе: “Сейчас я создам произведение искусства”. Я пишу ее потому, что хочу разоблачить какую-то ложь, привлечь внимание к какому-то факту, и прежде всего меня заботит, чтобы меня услышали». Зэди Смит считает, что у ее сочинительства есть политическая мотивация: «Литература – мой способ выразить – и тем самым отбросить – все наши многочисленные и разнообразные заблуждения».
Почему люди становятся аудиторией таких творческих работ? Возможно, это позволяет им также принять участие в акте творчества. Восприятие многих произведений искусства, которые намеренно оставляют простор для интерпретации зрителя, читателя или слушателя, часто требует творческого подхода. Неоднозначность – важная часть художественного произведения, потому что именно она позволяет аудитории творить.
Кое-кто утверждает, что и вся наша жизнь – акт творчества. Шекспир одним из первых выразил эту мысль в знаменитом монологе из «Как вам это понравится»:
Весь мир – театр.
В нем женщины, мужчины – все актеры.
У них свои есть выходы, уходы,
И каждый не одну играет роль
[131].
Американский психолог Джером Брунер считал, что «собственная личность – вероятно, самое впечатляющее произведение искусства, которое мы создаем; во всяком случае, уж точно самое сложное». Те работы, которые мы относим к произведениям искусства, будь то музыка, живопись или поэзия, – это почти что побочные продукты или обломки того, что получается в этом акте создания себя. И это снова приводит нас к отсутствию личности или себя у машины как непреодолимому препятствию на ее пути к творчеству.
Творчество теснейшим образом связано с тем, что мы смертны, и это в значительной степени закодировано в сущности бытия человека. Многие из тех, кто ищет смысл своего существования и считает религиозные истории бессмысленными, возможно, стремятся оставить после себя нечто, что переживет их ограниченное существование, будь то картина, роман, теорема или ребенок. Не является ли все это попытками использовать творчество, чтобы обмануть смерть?
Может быть, именно смерть – одна из причин, по которым мы и ценим творчество. Если Коупу удастся создать алгоритм, который сможет штамповать бесконечные мазурки Шопена, именно такие, какие обессмертили самого Шопена, принесет ли это нам счастье? Я так не думаю. Скорее это привело бы к началу обесценивания тех произведений, которые действительно написал Шопен. Не напоминает ли это Вавилонскую библиотеку, которая, поскольку в ней есть всё, в конечном счете не содержит ничего? Важен именно тот выбор, который делал Шопен. Разве способность компьютеров с легкостью выигрывать в шахматы не привела к частичному обесцениванию этой игры?
Возможно, именно та трудность, с которой человеку даются шахматы, музыка, математика, живопись, отчасти и делает их ценными. Многие считают, что если бы мы смогли в конце концов победить смерть и создать бессмертные версии себя, это обесценило бы жизнь, сделало каждый ее день бессмысленным. Каким-то образом оказывается, что наша смертность важна. Осознание своей смертности – часть той цены, которую мы платим за самосознание. Мой iPhone еще не осознаёт, что через пару лет он устареет. Но когда он это осознает, захочется ли ему оставить по себе нечто, что было бы доказательством его существования?
Пока машина не обретет сознание, она, я думаю, не станет чем-то большим, нежели инструмент, расширяющий возможности творчества человека. Имеем ли мы хоть какое-нибудь представление о том, что нужно, чтобы создать сознание в машине? Существуют исследования различий в нейронной сети человеческого мозга в состоянии бодрствования и в стадии самого глубокого сна (4-я стадия фазы медленного сна), то есть когда человек находится в наименее осознаваемом состоянии. По-видимому, ключевым элементом является механизм обратной связи. В бодрствующем сознательном мозге мы видим, как активация начинается в одном месте и каскад-но распространяется по сети, после чего происходит передача сигналов обратной связи в место исходного возникновения этого каскада. Эта последовательность повторяется снова и снова, как будто обратная связь вносит коррективы в наши ощущения. В мозге в состоянии глубокого сна активация наблюдается только в локальных участках, без такой обратной связи. В машинном обучении, когда искусственный интеллект периодически переходит от заморозков к жаре, присутствует нечто похожее на такую обратную связь или способность учиться на опыте взаимодействий. Не делаем ли мы первые шаги по направлению к искусственному интеллекту, который в конце концов сможет обрести сознание, а затем и подлинные творческие способности?
Но что, если машина действительно обретет сознание? Как мы об этом узнаем? Будет ли ее сознание хоть чем-нибудь похоже на наше? Я не думаю, что существуют какие-либо фундаментальные причины, по которым мы не можем когда-нибудь в будущем создать машину, обладающую сознанием. На мой взгляд, для этого потребуется привлечь все научные дисциплины. Я думаю, что, когда это удастся, сознание машины будет чрезвычайно отличным от нашего. И я уверен, машина захочет рассказать нам о своих ощущениях. И вот тогда художественное творчество будет ключевым средством, которое позволит нам и ей понять, что значит быть ею и нами.
