– Ты всегда выбирал не дела, а деяния, мальчик. Ты слишком нечеловек.
– Спрошу еще раз: что мне делать?
– Выбрать достойный путь. Хочешь свести счеты с жизнью, внук? Перейди Границу Аргоссы! Если ты неугоден, Стена убьет. Сначала Тень, потом человека. Если же ты пройдешь…Ты все равно умрешь человеком, внук. Человеком. И станешь Сильнее.
Чтобы стать темным магом, нужно лишь умереть. Сделать глоток из Чаши и подыхать тринадцать дней, в конвульсиях и припадках, в блевотине, испражнениях, в грязи и крови, в боли адской и скрежете зубовном, мутируя, каменея, теряя рассудок и чувства. Он согласился, он не рассчитывал выжить, но хватило и Сил, и воли, кто-то внутри него, упорный, злой, скребущий по полу когтями, выжил назло Шарно Э’Вьерру, искавшему одной лишь смерти, звериной хваткой вцепившись в полотно бытия. Он продержался и умер в дозволенный срок. Чтобы очнуться бессмертным выродком. Магом. Эреем.
– Это бывает так трудно сделать, – добавил Темный после затянувшегося молчания. – Умереть добровольно, единым глотком. Да и мутация отвратительна. Ладно, – оборвал он сам себя и взглянул на затосковавшего Викарда, – оставим словоблудие и займемся обедом.
– Лучшая пища Белого брата – молитва и благие разговоры, – вздохнул огорченный монах, но от похлебки не отказался.
Они пообедали, достаточно плотно, хотя вечно голодный Викард вылизал походный котелок и смел крошки с самодельной скатерки. Инь-чианин кинул пару выразительных взглядов на целькона, но благоразумный Дэйв предпочел прикинуться смертельно больным и отлежаться в тенечке. На охоту целенскую тварь не тянуло; его сшитый из нездоровых фантазий организм счастливо обошелся дубовой порослью, горьковатой на вкус и спасающей от лихорадки.
Чтобы зря не тревожить раны целькона, решили заночевать в дубраве, даже с дороги сходить не стали. Истерро присел к древнему дубу, объяснив всем желающим слушать, что он (в отличие от некоторых) не может использовать Океан будто проходной двор при трактире, для него Высшая Сфера – храм, и входить в нее он намерен с подобающей храму торжественностью.
Эрей пожал плечом, – мол, вольному воля, – и спорить не стал. Устроился у костра, кутаясь в походный плащ, и задремал. Неугомонный Викард отправился в ночь за добычей, но вскоре вернулся ни с чем: после хээн-га в лесу почти не осталось живности.
Ночь выдалась славная, звездная, Истерро пытался рассуждать об астрономии, приводя примеры и тыча пальцем в небо, но Эрей после многих лет общения со Свальдом и сам мог поучить кого угодно, а у Викарда на все легенды имелась собственная байка и название звезды. Истерро взялся спорить и доказывать, но оба побратима в один голос попросили его заткнуться и не застить небо. Проявилась Эя Лорейна, Одинокая птица, и инь-чианин снова заговорил со звездой, делясь событиями прошедшего дня. Монах посмотрел на него, на звезду, снова на варвара, вздохнул и передумал язвить. Что до Эрея, он привычно окунулся в рыжее сияние и уснул до утра под звуки далекого менуэта. Снилась ему прохладная осень.
Наутро всех разбудил целькон. Темную тварь еще вело на резких поворотах, бок отзывался колотьем и нарывами, но конь готов был к новым подвигам и рвался в путь, заскучав от безделья.
Умылись рассветной росой (к вящему восторгу поэтичного монаха), позавтракали, точно птички Божьи, росою же (к угрюмому неудовольствию инь-чианина), подмели последние крохи, даже корой с голодухи не побрезговали – и отправились в путь. Эрей устроился между крыльями твари с предельной осторожностью, стараясь не задеть раненый бок целькона, кобылы фыркали, утешая вожака; равнодушный к их ласкам Дэйв как мог держал марку перед хозяином, а потому задал вполне приличный темп. Рысь оказалась для отважного коня слишком тряским аллюром, он быстро перешел в галоп, норовя оторваться копытами от земли; крапчатая и сивая приняли вызов, устроив между собой соревнование, и хотя Викард был существенно тяжелее низкорослого монаха, его кобыла ни на йоту не уступила сопернице. К обеду они уже были в Торпине, где славно и сытно погуляли в знакомом Викарду трактире и, решительно отказавшись заночевать, к затмению разглядели вдалеке ворота славного ристалищем Мантрея.
Из главы «Этносы Кару. Маги. Смерть и Бессмертие»
…Ошибаются те, кто считает Магов – бессмертными. Подлинного бессмертия нет в Мире Кару.
Ибо вне Аргоссы можно убить и Мага, сведя на нет его Силу, способную лечить собственные раны телесные. Маг, колдующий вне границ Безумной страны, рискует прежде всего жизнью, уходящей по мере того, как тает Сила, ибо источник у жизненных и магических Сил – один. Оттого Маги редко покидают Аргоссу, удаляясь от заветных источников.
Ошибаются те, кто считает, что нет смерти – в Аргоссе. Ибо Маги убивают Магов, выходя на поле волшебного поединка, растрачивая себя до последней капли, творя камни и их Силой одолевая противника.
А потому, сколь ни прискорбно, автор этих строк вынужден признать темный Магический Этнос самым бесполезным и бесцельным сообществом Разумных в Мире Кару. Потому что имея Силу – тратят ее лишь на себя. И имея Знание – не выносят за пределы своей темницы. Обладая бессмертием – лишают жизни себе подобных…
Муэдсинт Э’Фергорт О Ля Ласто
«Суть вещей»
11
Родственные души
Истерро в город входить отказался, резко засобиравшись в Столицу, в забытый в суете мирской, покинутый Храм. Он долго и красноречиво говорил о своем долге, об ответственности, возложенной на его плечи, о доверии и милости Императора; побратимы искренне восхищались его проникновенной речью, но не верили ни словам, ни голосу. Викард попытался уговорить, как уговаривают ребенка, но даже обещанные игрушки – трактиры и толпы потаскух – не возымели силы над решением монаха.
Истерро хотел побыть один, подумать, помолиться, ему было над чем подумать и что отмаливать, и это обесценило все посулы.
Чтобы не затягивать прощания, Белый Бабник вскочил в седло, в сердцах подхлестнул поскучневшую Иму; кобыла безропотно подчинилась, поворачивая к Ю-Чиню, лишь пару раз тоскливо вывернула точеную шею, ржанием призывая полюбившегося Дэйва, но быстро смирилась и набрала подходящий хозяину темп. Серебристая красавица стремительно скрылась за поворотом дороги, унося усталого седока в грязно-серой сутане.
В тот же миг солнце сверкнуло прощальным, запоздавшим лучом, и прозвучал сигнал закрытия городских ворот.
Эрей и Викард знали десяток способов проникнуть в город после затмения, один забавнее другого, но, огорченные отъездом монаха, они не стали мудрить. Викард посвистел под окнами инь-чианьской сторожевой башни, где привычно несли караул сородичи; что до Эрея, маг поднял Дэйва в воздух и попросту махнул через стену, закрыв коня в плотном кольце защиты: он помнил о безопасности и о количестве белых Братьев, державших магический купол над городом.
В Мантрее Дэйву стало хуже, темная тварь храпела и взбрыкивала, норовя повернуть обратно, прочь от бесчисленных светлых Кругов. Эрей проехал лишь пару кварталов и был вынужден отпустить целькона на вольный прокорм за крепостной стеной. Конь жалобно ржал, норовил ухватить зубами плащ, утянуть за собой хозяина, прочь от чуждой и обильной белой магии, но Эрей, в противовес коню, почувствовал себя лучше и уверенней, будто обрел желанного союзника там, где не ждал вовсе. Дэйв упирался и спорил, разрываясь между долгом и необходимостью покинуть хозяина, но Круги давили на сознание все сильней, бок болел нестерпимо, и конь сдался: ласково ткнувшись мордой в плечо мага, точно прося прощения за неведомые грехи, целькон резко взмыл в небо и на предельной скорости понесся прочь из города.
